Вершины не спят (Книга 2) - страница 3

Среди ожидающих были и проныра Давлет, и хитрый Муса с неизменным своим спутником, мясником Масхудом. Масхуд считался вторым после Давлета спорщиком. И все эти известные в ауле люди были учениками Лю, все сдавали экзамен, а теперь пришли послушать, как сдает экзамен Чача. Все они приветствовали своего учителя Лю. Правда, Давлет научился писать имя по-русски еще в тюрьме, где он вместе с Мусой и Масхудом сидел за проделки с земельными участками в первые годы распределения земли в трудовое пользование. Но теперь Лю обучил его буквам нового кабардинского алфавита. Ничего не скажешь, Давлет учился с усердием, он лишний раз хотел показать свое согласие с Советской властью. Дескать, смотрите, я сознательный, я не прогоняю от себя культармейцев, как это делают другие. При случае расскажите об этом Иналу, пусть знает, какие есть у него верные люди.

Преисполненный сознания своего превосходства, он снисходительно поглядывал по сторонам.

Масхуд, как всегда, спорил с Мусой. Они сидели рядом. Наконечником палки Муса вычерчивал на земле буквы и предлагал Масхуду отгадывать их. Эта игра удавалась плохо — то ли потому, что Масхуд плохо знал буквы, то ли потому, что Муса неумело их рисовал. Масхуд сердился и шумел.

—  Ты думаешь, моя голова пустая сапетка, — кричал он и, выхватив палку из рук Мусы, тыкал палкой в букву: — Слышал ли ты, как сказал Исхак: «Буква «А» — крыша». А ты что нарисовал? Бублик. Бублик это не буква, а цифра, бублик значит ничего нет, ноль. Ничего нет, как в твоей голове.

Муса не так твердо знал буквы, чтобы решительно постоять за себя, но признать правоту Масхуда было бы позором, и он возражал:

—  У самого у тебя ничего нет в голове. Не голова, а пустая корзина. — И он сердито вырывал свою палку из рук Масхуда и обращался к соседу слева, старику Исхаку, прославившемуся не только своею просвещенностью, но и даром поэта: — Исхак, ты человек справедливый и хорошо постиг грамоту, скажи, это буква или цифра?

 Сельский почтальон Исхак — тихий человек, долго ничем не примечательный, на старости лет проявил неожиданные таланты. Повторяем, он не только постиг грамоту, но, к всеобщему удивлению, прославился на недавнем Иналом затеянном слете стариков песнопевцев и теперь исполнял в ауле не только службу почтальона. Он никогда не расставался с самодельным музыкальным инструментом, выточенным из ствола старого ружья, это было нечто вроде бжами, кабардинской флейты.

Вот и сейчас любимый инструмент лежал у его ног, а сам музыкант трудился, склонившись над ученической тетрадью. Он поминутно слюнявил карандаш и вписывал в тетрадь букву за буквой, не замечая того, что его усы и борода давно окрасились в фиолетовый цвет.

— Эй, сладкоуст! — закричал мельник Адам. — Посмотри, какими красивыми стали твои усы, они стали красивее, чем на твоем портрете в газете.

Сладкоуст! Дело в том, что председатель Нахо вместо умершего деда Еруля назначил Исхака глашатаем, считая, что сам аллах послал вдруг Исхаку дар песнопения. «Добрые вести, — говорил Нахо, — надо сообщать языком, с которого каплет мед, а не яд. С этим, — утверждал Нахо, — согласится даже аллах».

Что же касается заботы мельника о сохранности исхаковских усов, то тут объяснение состояло в том, что портрет песнотворца — победителя соревнований был помещен в газете: дескать, в ауле Шхальмивоко есть не только старики хищники, вроде местного мельника, который продолжает эксплуатировать односельчан, не выполняет постановление исполкома о преобразовании мукомольного дела, но есть и талантливые старики песнотворцы. Вот какая тут была подноготная! Давно известно, что все в мире имеет свои явные и тайные причины.

Исхак же вырезал из газеты свой портрет, завернул в платок и носил вырезку за пазухой, охотно показывая ее всем желающим: вот, дескать, знайте, каков есть Исхак, какие у него усы, какая папаха! Люди смотрели на газетный портрет Исхака, а тот, кто был грамотным, заодно читал разоблачительную заметку о мельнике Адаме, который к этому времени восстановил свою мельницу.

Мельник бросил свое хлесткое замечание, не переставая упражняться в писании букв древесным углем на старом жернове. Он хотел достичь в этом деле такого совершенства, чтобы согласно последним постановлениям исполкома ставить на мешках с зерном не метки, как велось со времен царского правителя Кабарды полковника Клишбиева, а настоящие буквы. Дабы никто не мог превзойти его в этом искусстве и заменить в мельничном деле. С тех пор как Инал распорядился не молоть на семью больше восьми пудов в месяц, поди разбери, кому уже мололи, кому еще не мололи, если не знаешь грамоты. Теперь, считал Адам, без знания цифр и букв не извлечешь никакой выгоды ни в каком деле.