Весь из себя! - страница 11

— Как там у вас?

— Нормально. А ты?

— Ненормально! Погоди, сейчас рядом сядем… Нет, сметану я не буду брать. Какая-то жидкая…

— Зажрались у себя там! — околпаченная, в фартуке с оборками, раздатчица лихо-базарно самоутверждалась обычным для себя методом. — Еще выбирают! Усилиновых тюбиков вам не хо-хо?!

— Хо-хо! — отфутболил ей Мареев. — Два! — увлекаемый общим потоком, достиг кассы, расслышал вдогонку язвящее: «А сверху кусок мыла!», не удержался и доконфликтовал: — Семейного!

М-да, нервишки. И на свару готов. Уподобился!

— Да что с тобой? — очень участливо спросил Гридасов, когда они уже вышли на оперативный простор и озирались в поисках свободного столика.

— А что со мной? — пригласил нервозностью Мареев на дальнейшие расспросы.

Струнин, Кончушко, Шумскис отрешенно ели, горбясь над тарелками. Спины негостеприимны. Да и не хотелось к ним после такого… Все равно их с Гридасовым двое. Впятером не поместятся. А! Вон свободно! Всего один сидит.

Мареев мгновенно прикипел взглядом. Затылок!

«У него глаза на затылке». Как раз оно и было. Кирпичный, под бокс, внимательный, следящий затылок! Тот самый. Пусть и не плащ, а влитой, мускулистый пиджак.

— Сто-олик!!! — заорал Гридасов сродни «Земля-а!!!» колумбовского матроса.

Мареев отвлекся на гридасовский указующий крик куда-то в сторону.

«Погоди ты!» Вперился в знакомый заты… Никого там не было. Кажется, теперь говорят: глюки… Но ведь был!

Столик пустовал. К нему Мареев и направился якобы небрежным шагом. Только шаг чуть шире, чуть быстрей. А то ведь займут. Да, только поэтому!

Сел. Никаких следов. Подоспел Гридасов:

— Я тебя зову, зову!.. Ну, давай здесь, если хочешь… — беспричинно осекся, уставившись на Мареева. Смигнул, сглотнул и «погрузился» в суп, приподнято комментируя: — Ну, супец! Ну, отрава! Что они сюда кладут?! Военно-полевой суп!

— Гридасов! — Аппетит у Мареева если и был, то канул. — Что произошло?!

— Все в норме, старик! Кстати, «Мертвых…» дочитал? Пора, старик, требуют. Слушай, Тренажер па-ашет!.. Тебя нет и нет. Кириллов мне звякнул с утра. Садитесь, говорит, за Тренажер! Я ему: так ведь Мареев… А он молчит, как зарезанный. Потом снова: садитесь! Старик, я понимаю… Ты не заболел?

Вот именно! Именно говорил с ним Гридасов как деликатный, сочувствующий человек обращается с безнадежным больным. Обращается, стараясь ни намеком не навести его на мысль о безнадежности. А чтобы придать бодрости, впрямую ляпает: «Ты не заболел?» Подразумевается: я же не дурак — такое спрашивать, будь ты действительно того?.. Значит, здоров! Не переживай — всех не переживешь! Логическая одноходовка для детского сада.

— Я склоняюсь к мысли, что все кругом заболели! Гридасов, как я выгляжу вообще, а? Только честно!

— В норме! — Гридасов опять сморгнул. Что-то ему мешало. Щадил?.. Да в норме же! — перевел тему: — Старик, но Тренажер, я тебе скажу-у! Парни с утра вокруг него, как вокруг елки. И я! Я только сел, только включился — там такие варианты, старик! Мы там по второй цепи, если еще синхронность нейродинамических процессов…

— Меня отстранили, как я понял, — ранено сообщил очевидность Мареев. — И врач сказал… Какой-то ганглий… Нормальный у меня ганглий!

Гридасов тактично смолк и разделил скорбь. Друг есть друг. Вместе работали Тренажер, и сесть за него должен был Мареев. Ведь на всех уровнях утвердили! Сам Кириллов — за! И вот… Отвлек, называется! Сморо-озил…

— Какие планы на сегодня? — подсевшим голосом спросил Гридасов. Непринужденно спросил, но голосом подсевшим, который всегда такой, если ждешь момента нарушить молчание, а не просто нарушаешь его по естественности.

— Таньку заберу. Прямо из садика. Нет худа без добра — пораньше заберу, времени теперь…

— А не завозникает? — Гридасов общепринято сложил ладонь рассерженной коброй.

— Еще как! — храбро пожал плечами Мареев.

— И правильно! — проявил мужскую солидарность Гридасов. — Я тебе так скажу: Адку вообще давно прищемить пора. Если ты соберешься и напишешь непосредственно на имя…

— Вот только не надо, ладно? — прервал Мареев, поднимаясь. — Хватит, я тебе сколько раз говорил… — невольно проскочила искра жалости к себе, и он потушил ее приятельски-угрожающим: — Но если ты еще раз среди ночи надумаешь шутковать, то — у-у-у!