Весь свет - страница 5

Я встречался с одним из ветеранов на фестивале в Берлине. Его звали Сэм Шорр. Поразило то, что молодой человек — ему не больше 30 лет, — которого в клубе американской делегации я только что видел жизнерадостным в кругу танцующих под звуки негритянского джаза, несколько минут спустя, когда мы сидели за столиком друг против друга, практически не мог связно говорить. Его голос дрожал, он нервно перебирал пальцами, на лбу выступила испарина. На вопросы о Вьетнаме отвечать ему было мучительно больно и трудно. Когда вопросы кончились и мы уже встали, Сэм Шорр сказал:

— Здесь, в Берлине, я вновь встретился с вьетнамцами, члены нашей делегации были гостями их делегации. Это была первая встреча с ними в условиях мира, и на их лицах я не видел ненависти...

Нынешнее поколение молодежи не ждет, что мир будет кем-то принесен ему на блюдечке. Она отдает себе отчет, что далеко не у всех дрожат голос и руки, когда речь заходит о войне. Память об отдавших жизнь во имя мира зовет к неусыпной бдительности, к зоркости, твердости, к действиям. Не только к нам, но и к нашим потомкам обращены слова, выбитые на белом мраморе создателями Венца Памяти в Хатыни:

«Люди добрые...

Наша просьба ко всем: пусть скорбь и печаль обернутся в мужество ваше и силу, чтобы смогли вы утвердить навечно мир и покой на земле.

Чтобы отныне нигде и никогда в вихре пожаров жизнь не умирала!»

Веймар — Берлин — Лидице — Москва

Я видел это собственными глазами 3 августа 1968 года между шестнадцатью и семнадцатью часами.

Место действия: бывший концентрационный лагерь Флоссенбюрг в Верхнем Пфальце.

Погода: слабая облачность, безветренно, 28 градусов в тени.

Католический священник показывал группе туристов из 20 человек — 12 мужчин и 8 женщин в возрасте от 30 до 40 лет — бывший концентрационный лагерь, объясняя, как он выглядел прежде. Он показал им Долину Смерти, где погребен прах тысяч расстрелянных и замученных заключенных, провел туристов мимо бывшего крематория в часовню, расположенную в верхней части долины близ восстановленной сторожевой вышки.

Туристы один за другим вошли внутрь. Я последовал за группой, сделав вид, будто я один из них. Объяснения пастора возбудили мое любопытство, и я внимательно прислушался к тому, что он говорил.

Как я узнал позднее, пастору было шестьдесят пять лет, и в 1943—1945 годах он ежедневно слышал выстрелы в Долине Смерти. В те годы он был приходским священником во Флоссенбюрге.

В маленькой часовне, сооруженной много лет назад бывшими узниками — главным образом французами, — висели по стенам гербы стран, откуда были родом заключенные. Под гербами цифры: число погибших от каждой страны, а в импровизированном алтаре — деревянный крест. Под крестом вырезанные из дереза фигуры в натуральную величину: справа — женщина, прикрывающая руками ребенка, слева — распростертый на земле узник, которого другой узник избивает плетью.

Пояснение пастора: женщина олицетворяет жену или мать. Она осталась одна, ибо муж или отец ребенка заключен в концлагерь, и вынуждена сама, без помощи государства, заботиться о пропитании себя и детей.

Отрадно, продолжал он, что в изображении левой группы использован не стереотипный эсэсовец с плеткой, а подмечено, что сами узники избивали узников. Это, конечно, весьма печально, но соответствует исторической правде. Стало быть, по словам пастора, по его толкованию выходит: эсэсовец, избивающий заключенных, — шаблон, а вот заключенный, избивающий другого заключенного, — историческая правда.

Признаюсь, в тот момент я не до конца осознал смысл слов пастора, я просто слушал его с интересом, как и остальные двадцать туристов. Но восемнадцатилетний гимназист, сопровождавший меня во Флоссенбюрг, вдруг крикнул в тишину часовни: «Прекратите! Ведь то, что вы говорите, чудовищно!» Я испугался.

Двадцать голов разом обернулись к нам. Перепуганные лица. Пастор посмотрел на кричавшего, словно тот в церкви нарушил таинство святого причастия. Я пихнул Георга в бок и прошипел сквозь зубы: «Тише, не устраивай скандала. Тут не место».