Веселая наука. Протоколы совещаний - страница 6

Витя трансформировал мягко. Не так, как Кандинский, допустим, или там Сальвадор Дали. Я терпеть не могу Дали, считаю, что он – отстой. Насколько Магрит – прекрасный художник, настолько Дали – полный отстой. Сплошная выдумка, выпендреж! Вот Кандинский – из таких – удивительный художник.

Дело в том, что я художественную школу окончил, сам рисовал неплохо. Я мог бы стать художником, но я не знаю, чем бы это закончилось. Я могу сейчас нарисовать дерево, человека.

Дальше – нет, конечно.

Витя потрясающе передает свое отношение – мало кто любовь умел передать так, как он. Я здесь многих художников знаю. И мне интересны всего несколько человек. Давно-давно, в 80-е годы, нравились отдельные работы Языкова (потом, когда я в большом количестве их увидел, – это уже было не то).

Несколько ранних работ СЭВа, просто ошеломляющих. «Взгляд на палача»… эта его работа. В кинофильме «Возрождение» я увидел такой взгляд у нашего актера Б. Плотникова. СЭВ – Сергей Видунов – бывал у меня в гостях, приходил ко мне в последние годы. Где он сейчас, что с ним – не знаю. (Художник Сергей Видунов умер зимой 2004 г., замерз на улице. – С. А.)

У СЭВа мука была достоевская, и это острие – неприятие мира страшное, несогласие очень сильное, – в этом его сила была. И желание, чтоб его кормили, носились с ним, и в то же время – нежелание работать на это, создавать имидж, как другие художники делали. В общем, он по сравнению с Махотиным – как небо и земля. Много в нем было – и гордыня дикая… Сложный СЭВ был человек.

Мне не нравятся ни Брусиловский, ни Волович, – вообще не нравятся. Первая выставка Брусиловского – в 1981 году, ее КГБ разрешил, – тогда это было что-то. Ну а потом поздние – нет, никак. Это настолько неживое все. Мастерство да, но… неживое.

А Махотин – он, казалось, не старался вообще, в нем не было этой печати величия – ни в нем самом, ни в его картинах, но там был гений.

Он был гением без величия. И в нем была эта совершенно живая жизнь.

Помню его большую выставку, которую ему Ройзман устроил. В Музее молодежи. Махотин так всех обнимал, радовался. Это одновременно было и душевно, и как-то по-домашнему.

Он мог быть художником! У него удивительные композиции – насколько я это вижу. Что портрет, что дерево, что пейзаж – они все живут! Он, казалось, не работает над цветом, но в его картинах все это есть! Он словно показывает: я могу, но зачем? Есть ведь еще что-то, – этот заряд любви и видения. У него на картинах все люди – великие. Каждый, кого он изображал, – уникален, и каждый – велик! И в то же время – они все такие зверушки. Все люди – зверушки. Все они – такие живые, и он всех так любит! И вообще я не знаю ни одного человека, который бы про Махотина говорил плохо.

Он мне очень нравится как художник. Но в то же время когда я смотрю, например, Кандинского, я вижу, что там что-то такое нечеловеческое есть, что-то сквозит такое вот. Или того же Константина Васильева, которого я очень люблю, хотя его многие ругают и считают кичем. Это совсем не Глазунов, хотя их, бывает, сравнивают. Это другое. У Васильева – мощь, трансфизический план…

У Махотина нет этого. Его никогда не тащит в космическую сию тему. Он чуть-чуть намекает на это – и все. То есть этого величия нечеловеческого, неземного, он либо не может показать, либо… старается избегать.

У него какая-то счастливая грань есть – как у Пушкина что ли? Близнец, в принципе, – знак гениальности и… поверхностности… Но это та еще поверхностность. Есть люди просто в дугу поверхностные. А есть поверхностность второго или третьего порядка – уже с преодолением глубины. И человеку такому низачем эта глубина, и эти бездны ни к чему. И Махотин один из тех был, кто мог представить это в снятом виде. Я много его работ увидел, и они мне все нравятся. (Хотя нет, одна работа на самом деле не нравится – мрачная такая. Она называется «Молодость»… Там женщина изображена с огромным задом и худой мужик. Ну – это из ранних его картин.)

– У вас есть Витины работы?

– Да, несколько. На одной – лошадка стоит, большая, низкорослая. С трубой. И труба маленькая лежит – горн пионерский.