Веселое и грустное - страница 12

Помню: из родильного дома привезли меня домой, спеленали, положили в кроватку, стали убаюкивать… И тут я категорически заявил:

— Уважаемые родители, с баюшками-бай еще успеется, давайте лучше займемся более серьезным делом.

Кстати, как вы меня назвали? Ах, еще не дали имени. Это я так, любопытства ради. Все же учтите: не люблю крайностей. Поэтому не назовите меня ни Ферапонтом, ни Ферросплавом. Придумайте что-нибудь попроще, без претензии на архипатриархальное и ультраиндустриальное.

А теперь по существу. Как вы думаете меня воспитывать? Еще не думали? Слушайте, у меня уже сложился план книги мемуаров «От дома родильного до дома родительского», а вы даже не думаете о моем воспитании. Повезло ж мне на родителей.

Фу, черт… жмет. А ну-ка, папаша, немножко ослабь пеленку. Благодарю.

Между прочим, как-то странно называть такого юнца папашей. Тебе сколько лет-то? Восемнадцать—девятнадцатый. Ого! А тебе, мамочка? Ровно восемнадцать. Ну-ну… Возраст кавказских долгожителей. Предками вполне можно называть.

Сколько же вы, дорогие предки, получаете? Один — сто двадцать, другая — девяносто. Пока я на даровом молоке, с этим еще можно мириться, а далее, папочка, придется тебе подрабатывать на молочишко. Циклевать паркет умеешь? Научись, страшно доходное дело. Что ты сказал? Родители помогут? Вот этого я не ожидал. Вы хотите, чтобы, глядя на вас, я вырос иждивенцем? Излагаю свою позицию: чтобы дедушек и бабушек я видел только по пролетарским праздникам и в строго установленное время. Их слепая любовь заведет меня в глухой тупик, откуда выход через детскую комнату милиции. Полагаю, ни вас, ни меня этот маршрут не устраивает.

Пардон, мамаша, поменяй-ка пеленочку… И клееночку тоже смени. Мерси. Сразу стало на душе легче.

Теперь можно свободно сформулировать начальный этап моего воспитания. Буду по-телеграфному краток. После грудного периода вы меня отдаете в детясли имени Ньютона с физико-математическим уклоном, затем в вокально-инструментальный детский сад имени Могучей кучки. И оттуда я перехожу в школу-десятилетку с преподаванием на древнегреческом языке.

Разумеется, это эскизный план. Детали мы еще обмозгуем. С моей стороны обещаю увлеченность и целеустремленность. С вашей стороны требуется только взаимопонимание и уважение моего суверенитета. Если в пятом классе буду лупить девчонку, не волнуйтесь. Это еще не любовь. Обыкновенная разведка боем. Усекли? А пока — на боковую. Громче запевайте колыбельную!

Откровенно говоря, меня смешат нескромные заявления отдельных гроссмейстеров о их горькой участи. Дескать, во время турниров и матчей они, горемыки, теряют вес, истощают нервную систему и по ночам видят кошмарные сны в черно-белом варианте.

Чудаки, если бы нам, любителям, гроссмейстерские условия, мы бы жили, как черепахи, по триста лет. И отпусков не брали бы, не говоря уже о пенсии.

Вы только прикиньте — где мы играем: на пляжах с их сверхнормативными дозами радиации, на скамейках скверов и парков в окружении сверхшумного подрастающего и сверхбурчащего отживающего поколения, а главное, в сверхстрессовой обстановке рабочих кабинетов. Одним оком смотришь на доску, другим на дверь — вдруг, нагрянет начальник и зафиксирует нарушение трудовой дисциплины.

А где играют они, рыцари пресных ничьих? На сценах театров и концертных залов с табличками: «Тише, гроссмейстер думает!» И публика не дышит, никто не кричит «шайбу!», «шайбу!». Такая благодать — на одну партию пять часов. Да еще с доигрыванием. Иногда тянут резину целую неделю, пока разделаются с одной партией.

Не буду хвалиться, но каждый вам скажет, что мы с Леней Локтем за пять часов успеваем сыграть двадцать пять партий. Как-то мы с ним зафуговали даже девяносто девять! За один рабочий день. А рабочий день, как известно, в нашей стране восьмичасовой. Это был наш личный рекорд. К сожалению, не зарегистрированный международной шахматной федерацией и, к счастью, не замеченный администрацией нашего треста.

Опять же, что теряет гроссмейстер, проиграв партию? Не более одного очка. А я, даже в случае победы, могу запросто потерять тринадцатую зарплату, если меня застукают за шахматной доской в рабочее время.