Весёлый Роман - страница 10

Он живет в одном доме с нами, только в другом подъезде. Виля — его племянник. У Вили и отец и мать умерли в один год, и дядя Петя стал жить с Вилей и его сестренкой, восьмиклассницей Наташкой. Говорят, у него когда-то была своя семья, но погибла в войну.

Я часто вижу, как дядя Петя, пошатываясь и стараясь держаться прямо, возвращается вечером домой. Каждый вечер он выпивает на углу в пивном баре свою норму. Ему, не спрашивая, наливают две кружки пива, а он под столом выливает в них четвертинку водки. В баре водку пить запрещено. Пьет он свое пойло не спеша. Ему всегда есть о чем поговорить с постоянными посетителями бара. И не пьянеет. Только чуть пошатывается.

Мама говорит о нем: «Доброго корчма не зiпсуе, а лихого i церква не направить».[1]

Я всегда удивлялся, как он умудряется так здорово работать без пальцев. Он замечательный модельщик. На заводе его держат для особо сложных работ, и про его изделия говорят, что это произведения искусства.

На днях дядя Петя попал в больницу с пузырями по всей спине. И виноват в этом, как ни странно, наш профессор Федя. Он очень любит дядю Петю. И когда дядя Петя простудился, Федя приехал его лечить. На следующий день мы узнали, что дядю Петю забрали в больницу со страшными ожогами. От горчичников. Спрашиваем, как это получилось.

— Это Федя сказал горчичники поставить. Профессор все-таки.

— А зачем же вы их так долго держали?

— Я его спросил, сколько держать. Он сказал: пока можно терпеть. Ну я и терпел.

И все-таки каждое слово и каждый поступок дяди Пети — это поступок и слово совершенно счастливого человека, который, очевидно, даже не представляет себе, как могут люди быть несчастными, если живут в мирные дни, если у них есть работа, хлеб, да еще можно вечером выпить пива, разведя в нем в соответствующей пропорции водку.

Когда я возвращаюсь с завода, я уже перед самым домом незаметно снижаю скорость до тридцати, затем резко поворачиваю руль так, что мотоцикл разворачивается, ложится на бок и сразу останавливается. Есть такой прием. Очень эффектный. Асфальт — в двадцати сантиметрах от щеки. Прохожие обмирают. Особенно девушки. Им кажется, что я сейчас врежусь головой в стенку.

— Ну, работяга, — позвал меня дядя Петя, — не зашибся?

— Нет, дядя Петя, все в порядке.

— Ну молоток! — Дядя Петя нахватался модных словечек от своей племянницы, восьмиклассницы Наташки. — Завернем в бар?

— Завернем, — согласился я.

В баре дядя Петя привычным движением налил под столом в свои кружки водку. Я уверен, что если бы взвесить на самых точных весах, то оказалось бы, что в каждую из кружек попало ровно по сто двадцать пять граммов.

— Я ему и говорю: «Так вы что, меня не узнаете?» — сказал дядя Петя так, словно продолжал начатый разговор.

— Кто, дядя Петя?

— Да этот инфарктник… «Не узнаю», — говорит.

— Какой инфарктник?

— Ну этот, из трибунала. Майор.

— Из какого трибунала?

— Да я ж тебе рассказываю, а ты все перебиваешь.

Я ничего об этом не знал. На Сталинградском фронте дядя Петя четверо суток пролежал контуженный на нейтральной территории. Часть его в это время перебросили на другой участок, и когда он приполз назад, то попал под трибунал как дезертир. Майор из трибунала, с которым он теперь встретился, не поверил ни одному слову дяди Пети и послал его в штрафную часть.

— Так мне казалось, — говорил дядя Петя, отхлебывая пиво и потирая обрезанный кончик носа, — что если я его, падлу, когда-нибудь встречу, так я ему ручки-ножки повыковыриваю. И вот встретил. А он меня не узнает. Я ему говорю, что я такой-то. А он все равно не узнает. «Сталинград?» — спрашивает. «Сталинград», — говорю. «Не помню», — говорит. Поглядел я на него, а он уже этот… Инфарктник. Я насмотрелся на них в больнице. Я ему и говорю: «Ну тогда пойдем выпьем. Память прочищает». Пошли мы с ним, и он хоть инфарктник, а пьет как нормальный. Только все равно не вспомнил. И хрен с ним. Где ему помнить? Много нас было.

Бывший майор из бывшего трибунала так надрался, что, по словам дяди Пети, «два раза показывал закуску». Дядя Петя научил его пить свой «ерш».

А ведь есть на свете скептики, которые утверждают, что людям трудно найти общий язык.