Весёлый Роман - страница 2

Ромка ничего, даже само собой разумеющегося, не хочет принимать слепо, на веру, но это не делает его слабее, а, напротив, убежденнее в правоте коммунистических идеалов. Потому что убежденность сильнее веры и потому что истина не боится проверки. Ромка и его друзья (особенно Виля — шофер такси и студент философского факультета) как бы играючи и в то же время серьезно, по самому высокому счету ставят вопросы к жизни, разглядывают еев разных аспектах и поворотах, стремясь постичь еесмысл. Владимир Киселев не нарушает хемингуэевского требования: его герои рассуждают о ценности и стоимости, о свободе и необходимости, спорят о счастье и истине, ибо им «свойственно» рассуждать и спорить обо всех этих вещах.

В героев Киселева веришь, веришь в их правдивость и безыскусственность, в то, что они не сконструированы ради примера, с дидактической целью, чтоб заставить читателя всплеснуть руками и удивиться: какие, дескать, умные у нас молодые рабочие, как они выросли за последние годы! Однако именно потому, что дидактическая цель не задана наперед, автор ее достигает.

Такого Ромку, каков он есть (с его мальчишеством и добротой, с его наивностью и начитанностью, с его опрометчивостью решений и непоколебимостью принципов, даже с его неизменным мотоциклом), вылепила советская действительность, окружение более широкое и более узкое, включая семью — пеструю и именно поэтому типично советскую: с отцом — слесарем-наладчиком, матерью — домохозяйкой и бывшей партизанкой, братом — профессором медицины, одним дядей — адмиралом, другим — литейщиком. Но есть в Ромке и что-то свое, то, из-за чего именно он (а не Виля, скажем) оказался главным героем книги. Это легкость, веселость, о которых уже говорилось и которые точнее еще было бы обозначить словом «оптимизм». Разумеется, оптимизм — свойство советского человека вообще, но между отдельными индивидами распределяется оно неодинаково. Так вот Ромка Пузо наделен им за десятерых мрачноватых и неулыбающихся. В этом главный секрет его обаяния и моральной силы. Даже к мотоциклу своему он относится как к живому существу, поэтизирует своего «красного конька-горбунка».

«…Ни золото, ни драгоценные камки не сравнить с тем, что можно увидеть, если поднять крышку бака эмульгатора, в котором готовится водно-масляная смесь для охлаждения резцов моего станка. Немыслимая красота — нет ей равной. Я бы часами мог глядеть на эту смесь — она вся светится, вся играет красками, в которых, как и должно быть во всем красивом, есть своя последовательность…» — таким видит мир Ромка. И человек, который видит таким мир, просто не способен его не утверждать, несмотря на боль и на горе, которые в мире этом встречаются, а где-то еще и господствуют. И человек этот просто не может не сделать борьбу за коммунистическую идею целью своей жизни, не может не быть убежденным в ее непременном осуществлении.

Эта убежденность, этот оптимизм бросают яркий свет на всю книгу — перед нами воистину «Веселый роман».

Так мне вчера и не удалось узнать, в чем смысл жизни.

Мы летели, как призраки, по ночному Крещатику. Как марсиане. В белых касках. В черных кожаных куртках. Под неземной джаз, в котором бушевал сторукий ударник.

На улице не было ни души. Лишь на углу перед гостиницей «Москва» стоял милиционер. Он испугался и подул в свой свисток.

— Как вы это делаете, ребята?

— Космический полет, отец, — ответил Николай.

Милиционер с виду был ничуть не старше Николая. Сержант с маленькими светлыми усиками.

— А зачем это вы?..

— Соревнование выиграли. Кросс. Хочешь попробовать?

— Разве можно? — смутился милиционер.

— Начальство спит и видит сны о доблести и славе, — пропел Виля. — Другого такого случая не будет.

— Ну ладно, — нерешительно сказал милиционер. — Только разик. Вы что, выпили?

— Мотоциклисты не пьют, — отрезал Николай, стараясь дышать в сторону. — Понеслись.

Я наклонился, уперся руками в колени, и, когда сержант разбежался и оттолкнулся от моих плеч, я слегка подал вверх, и он пролетел вперед, пробежал, удерживая равновесие, и натолкнулся на Вилю.