Весёлый Роман - страница 40

Вообще, по-моему, это немыслимое свинство, если старая, проштемпелеванная, ни для чего не пригодная почтовая марка стоит столько, сколько шестишпиндельный токарный автомат, который делал весь наш завод. Это, по-моему, какое-то сумасшествие.

Наш талмудист и начетчик Виля, которому я вчера изложил всю эту свою теорию про ценности, сначала сказал, что больше, чем тридцатку, он мне дать не сможет и что мотоцикл мы сами отремонтируем, потому что еще князь Потемкин Таврический справедливо указывал: «Люди — все, деньги — сор». Затем он заявил, что я не понимаю разницы между стоимостью и ценностью, а это, по его словам, понятия не только различные, но иногда и противоположные.

— Различные, — сказал я на это, — может быть. Но почему противоположные? То, что считается ценным, имеет и стоимость подходящую. Чем выше сорт колбасы, тем она дороже стоит.

— Дружбу ты купишь за деньги? Или любовь? — свернул набок Виля свою бородку.

— Я нет. А вообще это только так говорится, что не купишь. Покупали дружбу. И не то что отдельных людей, а целых государств. И любовь покупали. И покупают.

У Вили голова как кибернетическая машина. Все, что в нее попадает, перерабатывается там, снабжается цитатами и выдается наружу в совершенно измененном виде. Мы с ребятами когда-то проверили его насчет цитат. Даже я раньше считал, что он половину сам придумываете Но мы смотрели двухтомник Маркса — Энгельса, Виля шпарил оттуда буквально страницами.

— Мы все, — сказал Виля, — и даже ты — стихийные марксисты, потому что постоянно живем в стихии марксизма. И все-таки следует больше разбираться в теории.

Он выпалил в меня цитатами, в которых во всех падежах склонялось слово аксиология — теория ценностей.

— Ценности, — говорил Виля, — это предметы или явления, которые людям нужны, или полезны, или приятны. Значит, они удовлетворяют материальные или духовные потребности людей. Стоимость товара — это как бы сгусток человеческого труда. Труда, овеществленного в товаре, по известному выражению Маркса. Стоимость совсем не является доказательством полезности вещи.

С этим я был вполне согласен. Сигареты, например. Мы за них платим, а они нам же и вредят.

— А деньги, — продолжал Виля, — безусловно, являются ценностью. Но это ты брось — настоящей любви или дружбы за деньги не купишь. Так же, как за деньги нельзя продлить жизнь или купить себе талант…

В конце концов я взял у него тридцать рублей до аванса — с первых же дней работы на заводе я понял, что зарплаты не бывает, а есть аванс и получка, — и ушел обогащенный.

Мы договорились встретиться с Верой в парке над Днепром. У фонтана. Против здания Совета Министров. Конечно, любовь не покупают. Но мне хотелось сделать Вере подарок.

Я зашел в магазин. Проще всего было бы купить духи. Но я не знал, какие ей понравятся. Я уже начал присматривать летний зонтик — совершенно, по-моему, бессмысленная штука, но увидел, что женщины покупают платочки в ярких цветах. Из тех, которые надевают на голову или набрасывают на плечи, сложив косынкой. Хорошие платочки. За десять девяносто. Я купил.

По Крещатику я поехал в троллейбусе. Черт побери — прежде я как-то не обращал на это внимания — у всех женщин были платочки. И какие! Я очень ревниво их рассматривал. Куда моему! Всех цветов, ажурные, с картинками, с изображением почтовых марок. Я видел вокруг себя одни платочки.

— Глупый, — сказала Вера. — Не нужно мне подарков. В самом деле.

Платок ей понравился.

— Со вкусом, — сказала она.

Я посмотрел подозрительно. Она не шутила. Мы подошли к склону. Открылся Днепр.

В эти дни мне, очевидно, было суждено решать все спорные философские вопросы.

— Ты не помнишь, — спросила Вера, — кто это сказал, что свобода — осознанная необходимость?

— Маркс, наверное. А что?

— Я тоже точно не помню, хоть сдавала все это, когда поступала в аспирантуру. Вот так — слышишь какое-нибудь выражение и не задумываешься, что оно значит. А потом видишь, что это правда. Кажется, можешь сделать что вздумается. Жить как хочешь, а фактически делаешь только то, что необходимо.

— Может, с философской точки зрения это так и получается, — возразил я. — А если посмотреть просто… Свобода, по-моему, это когда нет принуждения. Когда у тебя или, скажем, в широком смысле, у целого народа есть возможность выбора. Хотя бы сказать «да» или «нет».