Весна победы - страница 14
Чайка смутился, а потом откровенно признался:
— Я ведь не знаю, что со мной дальше будет. Уж очень провинился... А ордена мне, конечно, дороги...
— Не чудите, — прервал я офицера. — Правительственные награды вы заслужили в бою, где проливали кровь. Немедленно прикрепите их на место и носите, чтобы все видели. А ошибку нужно исправлять. Оправдаете доверие, искупите вину и снова возглавите полк. Мы опытными кадрами не разбрасываемся...
За ужином я сообщил генералу Н. Э. Берзарину о беседе с подполковником Чайкой и в связи с этим случаем припомнил и рассказал Николаю Эрастовичу, как однажды в Ставке обсуждался вопрос об одном провинившемся командире механизированного корпуса.
А было это так.
Однажды, в январе 1943 года, после доклада Верховному Главнокомандующему я открыл папку, в которой обычно были всякие неоперативные документы, предложения о новых назначениях, перемещениях, ходатайства о присвоении званий и список происшествий. О последних, если они не были из ряда вон выходящими, требующими немедленного решения, я старался докладывать лишь тогда, когда Верховный был не очень загружен. И. В. Сталин посмотрел на папку и спросил:
— Что еще хотите доложить?
Я взял шифровку, положил ее на стол:
— Это представление командующего Южным фронтом генерала Еременко и члена Военного совета Хрущева о снятии с должности командира 4-го гвардейского механизированного корпуса генерала Танасчишина. Его обвиняют в превышении власти. Мне трижды звонил, прося доложить вам, генерал Еременко и дважды — генерал Хрущев.
— Это какой Танасчишин? — спросил И. В. Сталин. — В прошлом кавалерист?
— Да. Зовут его Трофим Иванович.
— Я его хорошо знаю. Боевой рубака... А как его корпус воюет?
— Очень хорошо. Под его командованием стал гвардейским.
— В чем же Танасчишина конкретно обвиняют? Я доложил.
— Так... Личных мотивов у него не было. Болел, значит, за выполнение боевого задания, но переусердствовал... — заметил Верховный и поинтересовался: — А каково мнение Генштаба? Снимать его с корпуса или нет?
— Человек он действительно порывистый, горячий и поступил неправильно. Только генерал Танасчишин в корпусе на месте. Думается, достаточно ему на первый раз сделать строгое внушение...
И. В. Сталин на мгновение задумался, а потом, поднявшись, сказал:
— Снимать не будем. Передайте Еременко и Хрущеву, что Сталин взял Танасчишина на поруки.
Вернувшись в Генштаб, я связался по телефону ВЧ с генералом А. И. Еременко, дословно передал ему слова Верховного и попросил его сообщить об этом решении Н. С. Хрущеву.
Чувствовалось, что Андрей Иванович был растерян.
— Спасибо, что позвонили, — сказал он после небольшой паузы. — А члену Военного совета, пожалуйста, сообщите об этом лично...
Я тут же соединился с Н. С. Хрущевым. Он выслушал меня и тихо спросил:
— Может быть, вы не так доложили?
— Я доложил товарищу Сталину вашу шифровку. Если вы не согласны, можете сами ему позвонить.
— Нет, этого я делать не буду. Что ж, на поруки так на поруки.
На следующий день, при очередном моем докладе в Ставке, Сталин с улыбкой спросил:
— Так вы говорили с Еременко и Хрущевым? Удовлетворили они мое ходатайство или нет?
Я ответил в тон Верховному:
— Всё нормально. Ваше ходатайство удовлетворено, товарищ Сталин.
— Хорошо. Что ж, перейдем к рассмотрению положения на фронтах.
Я развернул на столе, обитом зеленым сукном, карту...
Когда я рассказал об этом случае Н. Э. Берзарину, он задумался, а потом стал вслух размышлять:
— А не слишком ли резко обошлись мы с подполковником Чайкой? Ведь он виноват лишь как командир-воспитатель, а лично ничего не совершил. Может быть, и мы возьмем его на поруки?
— С Танасчишиным это было в боевой обстановке, а тут речь идет о недопустимом, хоть и одиночном, случае нарушения дисциплины, — возразил я командарму. — Да и постановление Военного совета о подполковнике Чайке уже доведено до командного состава наших войск. Пусть побудет заместителем командира полка, прочувствует вину, а там видно будет. Проследим за его дальнейшей службой. Командир ведь он хороший. А с тех, кто обидел жителя, взыскание не следует снимать.