Весна. Произведения русских писателей о весне - страница 5
А нагрянут на лужайку, возьмут друг дружку за руки да кругом вкруг Костромушки и пойдут плясать.
Пляшут и пляшут, поют песенку.
А она лежит, лежона-нежона, нежится, валяется.
– Дома Кострома?
– Дома.
– Что она делает?
– Спит.
И опять закружатся, завертятся, ножками топают-притопывают, а голосочки, как бубенчики, и звенят и заливаются, – не угнаться и птице за такими свистульками.
– Дома Кострома?
– Дома.
– Что она делает?
– Встаёт.
Встаёт Кострома, подымается на лапочки, обводит глазыньками, поводит жёлтеньким усиком, прилаживается: кого бы ей наперёд поймать.
– Дома Кострома?
– Дома.
– Что она делает?
– Чешется.
Так круг за кругом ходят по солнцу вкруг Костромушки, играют песенку, допытывают: что Кострома поделывает?
А Кострома-Костромушка и попила, и поела, и в баню пошла, и из бани вернулась, села чай пить, чаю попила, прикурнула на немножечко, встала, гулять собирается…
– Дома Кострома?
– Дома.
– Что она делает?
– Померла.
Померла Кострома, померла!
И подымается такой крик и визг, что сами звери-зверюшки, какие вышли было из-за ельников на Костромушку поглазеть, лататы на попятный, – вот какой крик и визг!
И бросаются все взахлёст на мёртвую, поднимают её к себе на руки и несут хоронить к ключику.
Померла Кострома, померла!
Идут и идут, несут мёртвую, несут Костромушку, поют песенку.
Вьётся песенка, перепархивает, голубым жучком со цветка по травушке, повевает ветерком, расплетает у девочек коски, машет ленточками и звенит-жужжит, откликается далеко за тем синим лесом.
Поле проходят, полянку, лесок за леском, проходят калиновый мост, вот и овражек, вот ключик – и бежит и недвижен – серая искорка-пчёлка…
И вдруг раскрывает Кострома свои мёртвые глазыньки, пошевеливает жёлтеньким усиком, – ам!
Ожила Кострома, ожила!
С криком и визгом роняют наземь Костромушку да кто куда – врассыпную.
Мигом вскочила Костромушка на ноги да бегом, бегом – догнала, переловила всех, – возятся. Стог из цветочков! Хохоту, хохоту сколько, – писк, визготня. Щекочет, целует, козочку делает, усиком водит, бодается, сама поддаётся, – попалась! Гляньте-ка! гляньте-ка, как забарахтались! – повалили Костромушку, салазки загнули, щиплют, щекочут – мала куча, да не совсем! И! – рассыпался стог из цветочков.
Ожила Кострома, ожила!
Вырвалась Костромушка да проворно к ключику, припала к ключику, насытилась и опять на лужайку пошла.
И легла на зелёную, на прохладную. Лежит, развалилась, валяется, лапкой брюшко почёсывает, – брюшко у Костромы мяконькое, переливается.
Теплынь-то, теплынь, благодать одна!
Там распаханные поля зеленей зеленятся, там в синем лесе из нор и берлог выходят, идут и текут по чёрным утолокам, по пробойным тропам Божии звери, там на гиблом болоте в красном ивняке Леснь-птица гнездо вьёт, там за болотом, за лесом Егорий кнутом ударяет…
Песенка вьётся, перепархивает со цветочка по травушке, пёстрая песенка-ленточка…
А над полем и полем, лесом и лесом прямо над Костромушкой – небо – церковь хлебная, калачом заперта, блином затворена.
Путались мышки в поле. Тащили кулёк с костяными зубами: немало их за зиму попало от ребят в норку. А теперь приходила пора за зуб костяной отдавать зуб железный, а много ли надо зубов, мышки не знали.
Путь им лежал полем в молоденький березняк. Там под Заячьими ушками – ландышами, у Громовой стрелки могли они хорошо примоститься и сладить нелёгкое дело. Ни Громовая стрелка, ни белые Заячьи ушки не выдадут мышек.
Прошёл вечор дождик с громом да с молнией, и жарынь, что твоё лето.
Подвигались мышки не споро.
Одна мышка во главе шла, казала дорогу хвостиком, – свистуха отчаянная, дурила всем мышкам голову.
– Никого я не боюсь, – егозила егоза, подшаркивала розовой лапочкой, – самому Коту на лапу наступлю, ищи-свищи, вывернусь!
Пыхтели мышки, диву давались, да отговор сказывали: накличет ещё беды какой,
ног не соберёшь.
А уж Кот-Котонай и идёт с своей Котофеевной, пыжит седые усищи, поёт песенку.
Мышка на него:
– Кто ты такой?
– Да я Кот-Котонай! – удивился Кот.
– А я тебя не боюсь.
– Чего меня бояться, – завёл Котонай сладко зелёные глазки, – я ничего худого не сделаю.