Весны гонцы. Книга первая - страница 12

Разговоры вертелись вокруг прошедшего экзамена — пустяковых случайных подробностей, в которых почему-то чудился скрытый смысл. Спорили об Анне Григорьевне — она понравилась всем, но Глаша и Женя уверяли, что она ужасно скрытная: притворяется спокойной, а внутри — «ух какая кипучая!». Валерий доказывал, что «она холодновата, а главное её достоинство — необыкновенный ум». Алёне Анна Григорьевна показалась душевной и чуткой женщиной, никаких недостатков она не видела в ней. А в словах Валерия ей послышалась самоуверенность, рисовка, его тон стал раздражать Алёну.

Они бродили по садам, скверам и набережным до восхода солнца. Утомленные, притихшие, медленно шли по сонному проспекту, держа курс на институт. Станет или не станет он родным домом?

Войдя на мост, Алёна невольно приостановилась.

Сквозь прозрачные перистые облака золотился и розовел край неба. Город ещё спал в утренней бледно-сиреневой дымке. Стройные ряды неярко окрашенных домов, тёмные пятна земли, светло-серую полосу гранита над водой неясно отражала река — широкая, гладкая, будто неподвижная в ранний утренний час. Алёна не могла бы точно сказать, чем именно поразил её город, но в это утро она впервые увидела его своеобразие, строгость, простоту и то неуловимое, что не определить словами и потому называют душой города, то, в чём проступают черты создавших его поколений и что говорит о себе сегодняшний день. И, удивлённая величавой и скромной, покойной и трепетной красотой этого города, она вдруг почувствовала и прелесть светлого северного неба над ним.

— Как хорошо, даже плакать хочется! — тихо проговорила Глаша, обняв сзади Алёну.

— Да. Прекрасный город! — сказала Алёна.

— Я знал! Он не может не понравиться! Его нельзя не любить! — торжествовал Валерий. — Вы и море наше полюбите!..

Алёна резко повернулась к нему. В воскресенье, когда ездили за город, она онемела, увидев это так называемое море — бесцветное, тусклое, тихое, как пруд. Стало попросту жаль Валерия, влюбленного в этакую серятину, она ничего не сказала, заметила только, что совсем иначе представляла себе здешнее море. Сейчас слова Валерия возмутили её.

— Нет уж! Море ваше только ночью по ошибке можно принять за настоящее!

Валерий посмотрел так, словно она ударила его.

— А уж ваше… с конфетных коробок!..

— Коробок! — Алёна задохнулась от обиды. — Конфетных?.. Это Пушкин писал про конфеты: «свободная стихия» — да? «И своды скал, и моря блеск лазурный…» — конфеты? А Маяковский? Да что с вами говорить!

— Так ведь вам и город тоже не сразу понравился! — насмешливо перебил Валерий.

— Город — другое дело! Сразу не поймешь, когда такой большой! А уж море я как-нибудь разберу.

Не только обида за свое море была причиной Алёниной горячности, она с опозданием рассердилась на то, что Валерий так самоуверенно разговаривает и всё о себе, о своём. Ведь она же признаёт, что город чудесный.

— Вы несправедливый… потому что… эгоист! — Она взяла под руку Глашу и потащила за собой подругу, оглядывавшуюся на озадаченных мальчиков.

Тихонько пробираясь по коридору общежития, Алёна всё думала о Вале — её не допустили к конкурсу. Глаша, точно угадав мысли Алёны, прошептала:

— Как-то наша Валентина?

Едва они приоткрыли дверь в свою комнату, как услышали тихий, но весёлый голос:

— Свиньи полосатые, где пропадали? Хрюшки, а не товарищи! — Валя села в постели и со смехом погрозила кулаком. — Ждала, ждала, потом пошла вниз — оказывается, всё у вас чу́дно, а самих и след простыл.

— Валечка! — Глаша бросилась к ней, обняла её и затараторила: — Свиньи, конечно! Ой, ты прости! Но как-то получилось… Нас позвали… мы и пошли… И вот… Но вообще-то мы свиньи!

Алёна стояла посреди комнаты с опущенными руками, смотрела на Валю и не знала, что сказать, — безобразие: Валя о них беспокоилась, а они…

— Да вы за меня не переживайте, девочки, вышло-то здорово! — Валентина поправила сползшую с плеча бретельку и, тряхнув головой, откинула волосы со лба. — Я, когда узнавала про вас, встретила на лестнице Соколову. Набралась нахальства, сказала: «Мне очень нужно с вами поговорить».