Ветер душ - страница 28

  Она оказалась не простой стеной. Она не торопилась отблагодарить первооткрывателей. Да и были ли мы ими? Говорят, когда-то раньше, ее пытался освоить Буревестник, во главе с легендарным Олегом Космачевым. Но и эта мощная команда отступили перед величавым, холодным безмолвием этой скалы.

  А Юрка чуть не лишился правого глаза. Тащил в руках бревно для стоянки и напоролся мордой на острую, коварную ветку. Веко порвал. Кровище хлещет, Татьяна вокруг него суетится. Старший братец кривит губы. Но обошлось.

  Высокие, глухо отрицательные стены с мрачным налетом черного мха хранили тайну. Холодные ночи и вечера в извечно ветреном, как труба пылесоса ущелье, могли отпугнуть многих, абсолютное большинство. Я видел ночами сны, как срываюсь с ее стен и лечу без страховки.

  Я побаивался скалы. Может и другие, но не наш тренер Володя, с его непотопляемым энтузиазмом. Он сам работал больше всех. По локоть в земле рыл места для стоянок. Часами висел на веревке, очищая широкие плиты от заскорузлого, черного мха.

  Надвигалась зима. В одну из холодных ночевок Горбунов-младший с Якуниным примерзли к земле спальником. Хорошо, хоть не голыми задницами. И откуда под ними жидкость?

  Уже никого не удивлял лед в ведре с оставленным на ночь чаем. Освободилась от листвы чахлая тополиная рощица на одном из нижних склонов. Желтели, сохли травы и кустарники.

  Мы собирали подножный корм - шиповник и прочую лебеду для чая. Как-то набухали в котелок откровенного лишку, и потом вся компания судорожно хватала ледяную воду и просила валидольчика у доктора Квашнина.

  Но природа вокруг смолкла, и наша суетливость на фоне столь мрачной определенности казалась неуместной и глупой. Мы сидим у костра на дне чаши с гигантским природным рефрактором, развернутым к небу. Полярники завернуты в почти зимние одежды и тянут задубелые руки к огоньку. Рассказывают обычные в ночные часы жуткие горные истории про непонятное, но страшное.

  Многим и сейчас не по себе. Что только не увидишь под кристальным ночным небом, заглядывающим глазами - звездами прямо в душу.

  Володя сразу же обыграет момент. Он подцепляет компанию чем-то веселым, и она безудержно хохочет над ночными страхами. Дольше всех темпераментная, темноглазая словно цыганка Фаина. Ее раскатистый, глубокий хохот вдруг обретает самостоятельную многоголосость в эхе от черных, настроенных на иное стен.

  Смех отрывается от непутевой хозяйки, дробится на невообразимые оттенки в чуждой человеческому жизни. И эхо смеется над нами, а мы молчим. Но не Володя. Тренер предлагает протянуть трос от скалы к противоположному склону, прицепить к ней ступу, загрузить в агрегат Фаину с метлой и ее смехом. А внизу туристы. Целый слет маленьких, туго напуганных туристиков. Звезды, темнота и колдовская вакханалия. Во полет, во картина.

  Но воспитанники молчат. Они заворожены неподдельной магией окружающего - мшистых осыпей, чахлых на горной высоте березок. Всего того, что с неуемной, глуховатой силой стремится выжить здесь, среди надвигающегося безмолвия. И глупая шутка кажется естественным продолжением безумия, реальностью, выходящей за рамки человеческой, а от того ужасной.

  Скала наказала меня. В тот самый момент, когда, кажется, уже смирилась с участью быть покоренной. Горбунов командует нами как партией военных десантников. Мы челноками снуем по привычным маршрутам, и только высота сказывается на дыхании.

  Это приказ, и мы работаем по три подъема на скорость до полного изнеможения. У меня трескается грудная клетка от судорог и недостатка кислорода. Высота - она пьянит, ослабляет бдительность, и я двигаюсь как автомат с заранее предсказанной целью.

  Я больше не могу, но лезу трубу с ее отрицательностью напряженностью, невозможностью для ослабленного высотой тела и срываюсь. Веревка заклиниваются узлом в путанице карабинов. Мне кричат снизу, чтобы я попытался прилепиться к стене, но сил нет. Я смирился. Окружающее кажется холодным, мрачным сном.

  Бесполезно, я не муха, чтобы сесть с разбега на потолок. Грудная обвязка петлей напряжения стягивает легкие. Я задыхаюсь. Я не могу подтянуться на поданном мне дюльфере. Я пас, и это навсегда. Радужные, красные блики.