Ветер с Днепра - страница 11

В тот поздний вечер на Ивана Купала, очень поздний вечер, когда уже и не разберешь — вечер это или ночь зашла, возвращался дед Галактион с пристани. По лесной дороге звонко тарахтели колеса. Когда уже выехал дед на опушку, его кто–то окликнул. Это была девочка. Совсем незнакомая девочка с узелком за плечами стояла на дороге.

— Подвезите до села, — попросила она.

Удивленный дед еле выговорил:

— И откуда же ты? Кто ты такая?

Вы уже догадались, кто эта девочка, кто эта пионерка с рюкзаком. Но молчите, не говорите деду, ему расскажет о себе сама пионерка, и тогда еще больше удивится дед Галактион. И радость будет великая ему, и бабе Лизавете, которая уже легла спать, не дождавшись ни деда, ни внучки.

Рано утром Олеся проснулась в незнакомой комнатке. Проснулась и вдруг вспомнила, что она у деда и бабы, вспомнила, как вчера заблудилась в лесу и как ударил ее какой–то хулиган. Может, еще долго бродила бы Олеся, если бы не встретила деда Галактиона, который возвращался с пристани…

Быстро девочка вскочила с кровати и распахнула окно настежь. А окно то выходило в сад. Под самым окном разостлался сказочный ковер. Вы понимаете — ковер из цветов. Глянула Олеся, хлопнула в ладоши — как здорово! И, понимаете, таких цветов она никогда не видела в городе и не знала их названий. Она знала тюльпаны, крокусы, гиацинты, нарциссы, а здесь цвели синим цветом неизвестные ей крученые панычи, бархатная настурция, пышная георгина, желтые гвоздики. И еще росла здесь рута–мята, любисток и канупер. И все это очень пахло, аж дух захватывало, и гудели пчелы, и вообще было так весело, что Олесе захотелось сделать что–то необычное, например, подскочить и стукнуться макушкой о потолок, или выстрелить из пушки, или сделать то, что сделала Олеся. Сделала она чучело, намостила его из плахты и кожушка на своей кровати, сама же через окно тихонько вылезла в сад.

А в это время дед Галактион с бабой Лизаветой ходили в сенях на цыпочках, боясь разбудить внучку.

— Тсс! — баба деду.

— Тсс! — дед бабе. — Спит?

— Спит внученька, спит ягодка…

И вдруг выскочили оба из сеней, отчаянно замахали руками:

— Кыш! Кыш, проклятый! Внучка спит!

Бабушкин петух, горластый галаган[1], взлетел на плетень и кукарекнул. «Кукарекнул» — это очень осторожно сказано. Если вы не были в Млинках, вы никогда не представите, как кукарекает этот петух. В одно мгновение он может разбудить весь колхоз.

Вообще никто не позавидовал бы вам, если бы этот галаган был вашим соседом. А «галаган» — это порода. Голенастые ноги и голая шея, без никакого кашне. Ничего себе красавиц; хоть людям на глаза не показывай! Но, знаете, — голос! Именно за это держит его баба Лизавета. Голос, как у Шаляпина. Это по наследству. Говорят, что прапрадед этого петуха тоже имел такой веселенький голосок, что, кукарекнув, насмерть перепугал священника Гавриила, когда тот ходил по селу с молитвой. Пришлось выливать переполох.

Вспугнув петуха и не дав ему допеть арию, хотели старики вернуться в дом, и тут, словно из–под земли, появились две бабоньки Бабарихи.

— Внученька приехала?

— Гостья дорогая??

— Пусть ее долюшка счастливой будет!

— Пусть здоровенькой будет!

Хоть в окошко хотят они взглянуть на гостью. (А кукушка на суку: ку–ку!)

Вокруг дома трусцой оббежали, к окошку прильнули, смотрят на кровать бабы Бабарихи, на ту кровать, где спит чучело.

— Что же это за хорошая девочка?

— Как маковочка!

— Как ягодка!

— Как ясочка полнолицая!

(А кукушка на суку: ку–ку!) Если бы чучело могло слышать эти комплименты, оно бы так зазналось, что ни подойти к нему, ни подступиться. (А кукушка на суку: ку–ку и кужу…)

— Кукушка кукует, годы считает, — вздыхает дед Галактион.

— Это — мне, — сказала, баба Бабариха, — да и много же как — в два десятка лет не соберешь.

— Нет, мне, — возразила Бабариха другая. — Мне, мои голубушки, мне!

— Нет, это мне кукует, — сказал дед Галактион, — я первый услышал. Недолго ей куковать. До петровки, а тогда, подавится кукушка мандрикой[2] из творога.