Ветер с Днепра - страница 7
— Предрассудки темных людей, Бабариха, — строго сказал Пронька. — Явдошка Ковалишина погибла как герой, ее убили деникинцы за то, что носила в лес еду нашим партизанам. Не может Явдошка блуждать.
— Она не блуждает. Душенька ее, говорят, ходит по лесу. Темной ночью ходит, белы рученьки ломает, слезами умывается: «За что мою кровь пролили, за что меня убили в юных летах?»
— Никто не ходит, баба, — выскочил Евгешка Зуб. — И ничего страшного нет… И цветка папоротника тоже нет. Факт.
Чрезвычайные события, случившиеся дальше, могли бы и не случиться, если бы неожиданно не выступил новый оратор, который ребром поставил перед Евгешкой вопрос:
— Страшного нет, говоришь? Храбрый ты очень! А в лес пойдешь? Пойдешь сейчас в лес — сам–один?
Этим оратором был Быцык. Захваченный врасплох, Евгешка все же не растерялся:
— Хоть сейчас пойду! Я ничего не боюсь! Разве пионеры верят в бабские предрассудки?
— Видишь, Евгений, — дипломатично вмешался Пронька. — Быцык думал, что ты — трус.
— Кто? Я? Евгешка Зуб — трус? Капитана Капитаныча выпестовал?
Но упоминание про гуся не успокоило Быцыка. Он справедливо отметил, что гусь — это еще не доказательство храбрости. Вон в колхозе Ефим Сларгон целого быка вырастил, а боится обычной лягушки.
— Не доказательство? — волновался Евгеша. — А что со мной прошлой зимой случилась?
И он рассказал, что с ним случилось прошлой зимой.
— Ну, вот. Поехал я в лес дров нарубить. А лес густой, сами знаете, июльский лес. И уже вечер. Когда слышу — аву-у! Волки! Целая стая! Факт. Как напали они на меня — беда! Ну, думаю, держись, Евгешка, а то будет тебе здесь могила темная. Как схвачу я топор — двух волков зарубил, а потом на коня — но! Саночки были легкие, липовые саночки — как понеслись, как понеслись… Понимаете?
— Понимаю, Евгешка, — важно сказала Наталья, — лес был липовый, саночки липовые, и волки тоже липовые…
От детского хохота выше подпрыгнуло пламя, луна проснулась в темном молчаливом лесу.
— Не смейтесь, — и Пронька хитровато взглянул на Евгения. — Может, Евгешка действительно такой храбрый. И в доказательство этого, он пойдет в лес и принесет нам оттуда папоротник. Согласны?
И не успел ответить Евгешка, как неподалеку, по кустам, прокатился жуткий хохот:
— О–хо–хо!.. О–хо–хо!..
Где–то в лесу, черном и зловещем, отозвалась луна. Дети испуганно переглянулись, Бабарихи окаменели.
— Что оно?
А к костру заливисто смеясь, вышел пионервожатый Василий.
— Ну как, ребята? Растем?
— Растем! Растем! — хором подхватили дети. — Это — Василий! Вот разыграл!
Рука пионервожатого красноречиво полезла в карман. Какой это знакомый жест!
— Мне! Мне! Мне!
За несколько минут пионервожатый раздал все яблоки.
— Скороспелочки. Бергамота Федулина. Это я сам такое название яблоне дал.
И вдруг он повернулся к Евгешке.
— Ну, как? Бабские предрассудки? Правильно!
Пионервожатый слышал всю беседу о папоротнике–цветке.
— Факты! — ответил Евгешка.
— И в лес пойдешь?
— Не пойдет он! — категорически заявил Быцык.
— Не пойду я? Евгешка не пойдет? Вот возьму и пойду!
— А что ты возьмешь? — насмехался Быцык.
— Ничего. Пойду и все.
— Правильно! Растем! — прищурил глаз пионервожатый. — Докажи им, Евгешка, свою храбрость!
С каждым шагом в лес у парня сильнее и сильнее колотится сердце. Но остановиться нельзя — поздно! Засмеют, проходу не дадут! Ой, какие тяжелые ноги! Как будто камни кто привязал к ним. Не идут — волочатся.
Черный лес ближе и ближе. Он придвигался с каждым шагом — густой, настороженный… И где–то недалеко бродит Явдошка Ковалишина.
«Заббоббони…» — произносит Евгешка сквозь сжатые зубы и сам удивляется, что во всем слове вдруг стало аж четыре «бы». Неужели так в каждом слове — вот странно! И Евгешка произносит:
— Ббаббарихи…
И вновь, бубнение! Опять четыре «бы»! Неужели дрожат губбы? Ух! Вот и лес! Нет, страшного нет. Скоро взойдет луна — видно станет… Неужели дрожат губбы? Ббабба–рихи. Вот знакомая тропа. Сюда днем не раз приходил Евгешка с приятелями. Но теперь тропу трудно узнать. Она то исчезает, то вдруг снова появляется. Корни дубов, как толстые полозы, пересекает тропу, и о них спотыкаются ноги.