Ветер с океана - страница 15

— Салага! Наниматься пришел, так? Море, море, зыбкая дорожка! Ох, и тянет! Пашка, что ты видишь в глазах чернявого? Особенные глаза, правда?

— Водянистые, — проворчал штурман.

— Об этом и речь. Морские глаза! Моторист, ясно. У меня младшего моториста нет, возьму. Тебя, парень, Семеном?

— Михаилом, — ответил Миша. Озорной стармех, разыгравший диковинное представление, ему нравился.

— А по глазам — Семен. Ладно, пусть Миша. Примирюсь. Ты с машиной накоротке? Шатун от цилиндра отличишь? Винт от гайки?

— Пока с машинами не работал.

— Еще лучше. Не надо переучивать. Мой кадр. Беру. Паша, этот парень пойдет с нами. На, понесешь. — Он сунул Мише чемоданчик.

— Да я занят, — неуверенно сказал Миша. Шмыгов страшно выкатил глаза.

— Чтобы Сергей Шмыгов приглашал, а гость отказывался? Сроду не бывало. И не допущу! Все занятия на сегодня отставишь. Точка. — Он с гримасой посмотрел на небо. — Скоро дождь грянет. Надо спасаться. Настоящий моряк воду на берегу недолюбливает.

Шмыгов шагал посередине, Шарутин и Миша по сторонам. Встречные часто кланялись Шмыгову, он был, видимо, человек известный. Шарутин то хохотал, вспоминая, какой они устроили чудесный концерт, то мрачнел, опасаясь, не вышло бы представление боком. Голос у Шарутина был мощный не по росту — сумрачный, гудящий бас, он пускал его в самые низкие ноты, огорчаясь.

Мишу удивили быстрые переходы настроения штурмана, но вскоре он понял, что и внезапное веселье и хохот, и внезапное уныние отнюдь не выражают истинного состояния Шарутина. Он был весь как бы в себе, шел сосредоточенный, смотрел рассеянно, а иногда словно спохватывался, что надо поддерживать связь с окружающим, и торопливо что-то говорил, а что приходилось к слову, ему, в сущности, было безразлично.

Ветер, начавшийся с утра, усиливался, в проводах засвистело, быстро несущиеся облака превратились в тучи, тучи густели, темнели, в теплый воздух вторглась прохлада, день помрачнел до хмурого вечера.

— Замочит! — Штурман с гримасой посмотрел на небо. Он поднял воротник, что-то забормотал, Миша разобрал повторяющиеся слова: «замочит, источит, изгложет, зальет, заболтает, зажмет», — штурман-поэт загонял полюбившиеся глаголы в загородки рифмованных строк. Усилившийся ветер был ему на руку, можно было идти и молчать, не отвлекаясь на разговоры.

— Айда побыстрее! — прокричал Шмыгов на площади Победы.

Миша в третий раз пересек главную часть города, в те два раза она запомнилась шумом машин, гомоном людей на тротуарах, сейчас и машин и людей было больше, но все они словно стали безгласны, так все заглушал грохот ветра. Шмыгов ножницами, не сгибая, выбрасывал длинные ноги, Миша с трудом поспевал за ним. Шарутин тоже поднажимал, чтобы не отстать.

Снова удивившись количеству улиц, вливавшихся в площадь, Миша стал читать названия на перекрестках. Они шли по широкому Советскому проспекту, здесь все дома были целы, затем свернули на Кировскую.

Кировская, узкая, вся в старых липах, выстроившихся по тротуарам, в отличие от Советского проспекта казалась выставкой развалин. Здесь только одно здание было целым — Дом офицеров с гостиницей и рестораном. На противоположной стороне громоздилась огромная руина — в прошлом целый поселок из одного трехэтажного дома, выходившего своими четырьмя фасадами на две улицы и два переулка. Шмыгов направился к этому дому.

Миша отстал, с интересом разглядывая здание. Среди стенных провалов попадались окна, затянутые, где целыми стеклами, а где фанерой и тряпьем. На балконах, заваленных щебнем, росли сорняки, на одном красовалась березка, на нее и загляделся Миша. Это было настоящее деревце, метра на два, стройное, кудрявое, веселое, сейчас оно металось на ветру, билось ветвями в окна и балконную дверь и кричало живым криком, даже на тротуар с третьего этажа доносился шум его крепкой молодой листвы.

— Давай, моторист! Чудак, деревьев, не видел! — крикнул Шмыгов, пропадая в одном из провалов в стене.

Лестница в бывшем парадном была без перил, в бетонных ступеньках зияли ямы, в них свободно могла провалиться нога. На первых двух этажах вместо квартир раскрывались коробки с выбитыми стеклами, на третьем этаже, обитаемом, на лестничную площадку выходили две целые двери, одна — обитая дерматином.