Везучий Борька - страница 9

Борька посмотрел на меня молча. Единственным глазом. Посмотрел, будто хотел сказать: «Эх ты-ы. Бестолочь, а не друг…»

— Да пойми ты, Вовка, — вздохнул он. — Я на самолёте летел. На совсем новом. Испытывал его. Понимаешь?..

— На самолёте? Испытывал?..

— Ну да! Лечу, значит, на новейшем самолёте. И вдруг — бац! Сломался мой самолёт. Мотор испортился. Падаем. С жуткой скоростью. Что делать?

— На парашюте выпрыгивать!

— На парашюте?.. Что ж, по-твоему, — закричал на меня Борька, — новейший самолёт разбивайся, а я на парашюте, да?!

— А как же тогда? Врезаться в землю?!

— Сам врезайся… Пробую починить самолёт в воздухе. Не выходит. Вдруг вижу: впереди внизу большое поле, с картошкой. Уже совсем близко. «Нет, — думаю. — Мы ещё повоюем…» И направляю самолёт из последних сил на это поле…

Борька замолчал.

— Ну?! — кричу. — Сели?!

— Сели.

— Молодец, Борька!

— Что молодец?.. Крыло у самолёта при посадке отломилось. И колесо одно… куда-то закатилось. Да и я вот… Видишь?.. Хорошо, колхозники прибежали. Вытащили из кабины меня, забинтовали. Говорю им: «Надо мне на электричку. В Ленинград надо. Доложить командованию».

Борька потрогал пухлую щёку.

— Пора ехать. Доложить командованию надо.

Вот ведь оказывается как!

— Послушай, Борька, — говорю, — а у тебя в самолёте нашлось бы ещё одно место?

Борька подумал немного.

— Смотря для кого.

— Понимаешь… Для меня, Борька…

Борька помолчал.

— Для тебя?.. Для тебя нашлось бы.

Тут я вспомнил про свой кусок хлеба с мёдом. Смотрю на него, а на нём ни одной пчелы. Хоть бы одна какая-нибудь пчёлочка под рукой оказалась. С жалом, конечно.

Мазнул я себя мёдом по лицу и забегал по огороду. Гоняюсь за пчёлами, подкрадываюсь к ним, а толку никакого. Я уж из сил выбился.

— Брось, Вовка, — говорит Борька. — Ничего у тебя не получится. Невезучий ты. А ещё потому, что нарочно хочешь…

— Невезучий?! Да ты погоди! Вот увидишь!

— Некогда. Пора ехать. А хочешь, поехали вместе. Докладывать.

— Соображаешь, что говоришь?! Будем докладывать, а командование скажет: «Молодцы, что посадили самолёт. Можно и по ордену выдать, раз вы такие смелые. Только странно, один израненный весь, а второй нет. Как же это, дорогие лётчики-испытатели, получилось у вас?..» Что ж, прикажешь мне незаслуженный орден получать?

— Да, верно, Вовка. Придётся мне одному. Ладно, пошли. Поможешь мне раны забинтовать.

— Батюшки! — всплеснула руками бабушка Оля. — Борька?! Эк тебя разнесло! Да и на один глаз окривел. Где ж это тебя угораздило? Стряслось как?..

— Он, бабушка, — говорю, — с самолётом падал.

— Чего-чего?! А не с сарая ли, часом, сверзился?

— Да мы на сарай и залезть не успели! А вообще-то это его пчела.

— То-то оно и видно. Я человек старый, меня на самолётах этих ваших не проведёшь.

— Бабушка Оля, вы, пожалуйста, забинтуйте меня как следует, — говорит Борька. — Ну, как раненых на войне забинтовывали. Только лекарств никаких не надо, хорошо?

— Какие лекарства, господь с тобой! Мы тебя по-своему, как в старину лечили.

— И бинтов не жалейте, ладно? Чтобы, знаете, побольше…

— Хорошо, хорошо. Намотаю, что не голова, а кочан капустный будет. Помалкивай только, коли раненый.

Бабушка забинтовала Борьку, и он сказал:

— Ну всё. Спасибо вам, колхозники. Пора мне на электричку. Пока.

— Э-э, постой, постой, колхозник. Тут я командую. Какая ещё электричка? — строго сказала вдруг бабушка. — Я тебе покажу «пока»! Пчела, видите ли, его укусила, так он со страху бежать надумал! Я тебе убегу без обеда-то!..

— И вовсе не бежать. И вовсе не со страху, — нахмурился Борька. — Со страху люди трясутся. А я, смотрите, стою себе совершенно спокойно. Просто раненый лётчик. И всё.

— А ну марш за стол, балаболка раненая! Кому говорю?!

Да-а, с бабушкой Олей не поспоришь. Она такая.

А после обеда она прямо насела на нас.

— Теперь вы у меня покрутитесь, — говорит. — Как миленькие. Всё вам будет: и пароходики, и самолётики, и паровозики…

И как пошли огуречные, капустные, дровяные уроки. Только успевай поворачиваться. До самого ужина.

Поужинали. Бабушка захотела снять повязку с Борькиной головы, но он заорал:

— Не надо!

— А чего не надо, когда голова у тебя давно выправилась, — сказала бабушка.