Виагра для дракона - страница 57
На счет друга я слегка перегнул палку, старый Наг[84] за товарища меня не держал. Более того, при первом знакомстве он ни на секунду не выпускал из рук устрашающего вида колун[85], а меня – из поля зрения.
Мы сидели на дворе его бревенчатого дома в Никольском и внимательно разглядывали друг друга. Не знаю, кого увидел Иннокентий Леонидович, а на меня он впечатление произвел. Неубранная грива цвета воронова крыла, свободно падала на плечи, старенький ватник обтягивал тело, будто слепленное из одних костей и жил. Сияющий яростными глазами, с подвижными как ртуть и резкими птичьими чертами лица, порывистыми, юношескими движениями легендарный йог совсем не походил на расхожий образ подвижника. И, тем не менее, им являлся: байки о Кеше, ходившие среди оккультной Московской тусовки, приписывали этому ненормальному почти божественное могущество.
Говорили, что в Кундалини-йоге равного ему на территории всего Советского Союза не найти. Что на раскопках Тунгусского метеорита, в коих Кеша якобы участвовал еще в начале пятидесятых, старик зажилил кусок инопланетного корабля и приобрел через то сидхи[86], а в тайге на глазах многочисленных свидетелей голыми руками придушил медведя, покусившегося на его запас кедровых орехов…
Много чего рассказывали, да только все это потеряло всякий смысл, когда я увидел в золотистом мареве, окружавшем йога, взметнувшуюся над его плечами исполинскую иссиня-черную трехглазую кобру. Светившийся багровым пламенем третий глаз змеи видел моего дракона, и короткое мгновение, растянувшееся на вечность, они вели безмолвный диалог. Потом Кеша вобрал кобру в себя и опять стал обычным мужиком в рваном ватнике, коих не счесть по подмосковным поселкам.
Меня поразила легкость, с которой старик управлялся со своим нагуалем[87] и его виртуозное владение видением. Минуту я остолбенело молчал, не зная с чего начать разговор и не имея сил для того, чтобы оторвать взор от Кешиного топора, - хозяин явно всерьез задумался: - а не пустить ли его в ход?
- Ну что, струхнул, Демон. Проходи в избу, чаем напою, а потом и разговоры разговаривать будем! Устрашающее орудие «железного дровосека» было отложено в сторону, а моложавый старец с улыбкой людоеда протянул мне свою жилистую руку.
– Хочешь учиться йоге, научу. Подведешь меня, убьешь кого, даже нечаянно, не обижайся: - ты нелюдь и спрос с тебя особый, - голова с плеч! -Кеша признал во мне своего, но сразу разъяснил, кто главный: среди подобных нам так заведено, - или смертный бой, или безоговорочное подчинение младшего наставнику.
Только спустя два года старик начал обращаться ко мне по имени, - Платон. К тому времени я уже привык к кличке «Демон», на которую, кроме меня, откликался еще один постоялец Кешиного дома - громадный сибирский кот совершенно бандитского вида. Впрочем, к коту отношение хозяина было заметно более дружелюбным. Старый йог хоть и считал его дармоедом, но из дому не гнал, более того, периодически позволял спать у себя в «келье», месте для остальных запретном.
Спустя годы до меня дошло, Кеша не делал различия между существами приходящими к нему в дом. Его йоговская этика автоматически делала гостя представителем Духа, и наделяла статусом священной неприкосновенности.
Йог привечает всех: - ученика, отчаянно жаждущего знаний и провокатора, желающего отработать свои тридцать серебреников; женщину, стосковавшуюся по мужской ласке и мечущегося в поисках смысла жизни одержимого Адом подростка. По непонятной мне причине покрытый шрамами от бесчисленных схваток серый котяра был единственным, к кому старик проникся по-настоящему теплыми чувствами.
Меня Наг не взлюбил с первого взгляда, но учить согласился. Чего собственно я и добивался, напрашиваясь на встречу с ним. Эта встреча, как и вмешательство Сервелата, направила мою жизнь по новой дороге. Если бы не йога и Кеша, открывший мне ворота в нее, меня неизбежно вобрал бы в себя бандитский мир.
Не только по причине моей врожденной склонности к насилию и востребованности в среде уголовников. Просто люди, живущие «по понятиям», были честнее и прямее всех тех, кто считал себя элитой общества. Меня тошнило от той пошлости, что предлагал мне потребительский мир московских обывателей в качестве идеологии «честной жизни».