Вид с пирамид - страница 15

.

Мы бродили в благоговейной тишине под сводами храма при закате солнца. Уже спустились сумерки. Нил казался безмолвным. Лишь птицы парили над зеркальной гладью да ветер терпеливо пересыпал песочные часы вселенной. Утром, когда первый солнечный луч, коснувшись горы, пронзит тьму храма и осветит алтарь, который охраняют Птах, Амон, Рамсес II и Ра Горахтей, чудесная святыня на миг озарится светом.

Цветные барельефы на стенах храма изображают битвы. Это биографии царей в иллюстрациях. Барельефы с фигурами женщин обладают элегантностью модного журнала. В строгой простоте формы есть что-то невыразимо современное, несмотря на характерные для той эпохи детали.

Но и здесь юмор веков подшутил над человеческим тщеславием. Когда в 1812 году Буркхардт[17] первым проник сюда и оповестил мир о своем открытии, он не удержался от искушения и выбил свое имя на камнях алтаря. В 1817 году итальянец Бельцони удалил слой песка внутри и снаружи храма и высек свое имя на фасаде под фризом с изображением павианов. Затем явились новые открыватели. Рядом с головой Рамсеса мы читаем имя Аессепс. В другом месте — Мариетт[18], а внизу, возле скульптуры Нофрет, любимицы богини Мут, расписался… пан Скршиван. Скршиван с «гачеком»[19] над «р». Не преминули оставить здесь свои следы и международные любители порнографии, разукрашивающие в городах стены и ватерклозеты. У жен Рамсеса, окружающих колена колоссов, на определенных местах нацарапаны треугольники. Я было заподозрил в этом пресловутого пана Скршивана, но, пожалуй, незаслуженно. Просто чешская фамилия вызвала у меня тоску по дому.

Оказалось, что слабости присущи не только представителям нашего времени. Задолго до них — более чем за две тысячи лет — сюда по Нилу доплыли финикийские наемные солдаты и увековечили свои имена на всех колоннах. Два грека, в безотчетной жажде соединить свое смертное ничтожество с памятником вечности, выдолбили на камне свои имена. Вот что они писали: «Когда царь Псаметих добрался до Элефантины, сие записали проводники Псаметиха, сына Феокла, доплыв сюда далеко за Керке, насколько позволила река. Чужестранцев вел Потасимто, египтян — Амос. Сие записали Ар-хон, сын Амбоиха, и Пелекос, сын Удамы».

Подобные надписи трогательны своей ужасающей человечностью. Это уже не мещанство, а что-то присущее всем людям; дети, солдаты, туристы, любовники — все охвачены желанием прикоснуться к бессмертию. Мы так безгранично смешны в своей безнадежной борьбе со временем, что заслуживаем снисходительной и сочувственной улыбки.

Мы вернулись на судно, преисполненные смирения, умиленные, и предпочитали молчать, чтобы не сказать что-нибудь банальное. Мне казалось, что отныне я постоянно буду думать о величии искусства ваяния, с которым столкнулся лицом к лицу, — но нет — огромное впечатление растворилось в повседневных мелочах.

Наш пароходик развернулся кормой ко второму порогу и двинулся по течению. Плыли по-прежнему медленно. Мы лежали на палубе, когда месяц висел горизонтально на небе. На палубе мы загорали с раннего утра, разговаривая о вещах холодных или прохладных.

В Эд-Дирре мы встали на якорь у изрезанной заливами каменной громады, где доцент Жаба отыскал до сих пор неизвестную наскальную живопись неопределенного и, вероятно, неопределимого века и происхождения. Подобных рисунков на свете много. И в Египте они встречаются в самых различных местах. Но такой живописи, как эта, и впрямь никто еще здесь не видел. Поскольку тут были изображены звери, которые теперь в Египте уже не водятся, мы решили, что рисунки весьма древние. Но среди наших ученых разгорелся принципиальный спор; не являются ли рисунки просто делом рук озорных ребят, или, может, они вообще относятся к временам доисторическим, более древним, чем египетские? Мы все гордились сделанным открытием.

У подножия каменной глыбы, в изрытом ветром песке тянулся след пресмыкающегося. Отпечатки были столь отчетливы, что у нас мороз пробежал по коже. Отпечатался каждый сегмент крупной песчаной змеи.

Постепенно мы свыклись с пейзажем Нила и стали более разговорчивыми. Над нильскими просторами, спугивая жару, комаров и тягостное величие реки, неслась песенка: