Вино одиночества - страница 20

Когда-то нам было жалко детей, но, повзрослев, становится жалко и стариков, потому что, глядя на их увядшие лица, мы понимаем: однажды будем такими же... Этот возраст означает, что детство уходит.

Небо за окном все темнело. Прекрасная бархатная ночь, итальянская ночь с освещенными фонтанами, ароматами, распустившимися магнолиями, легким ласкающим ветерком... Прижавшись лицом к стеклу, Элен смотрела в окно. Ночь казалась ей слишком жаркой, слишком сладостной, «не для детей», улыбнувшись, подумала она. Она чувствовала себя маленькой, потерянной и в чем-то виноватой. (Почему? За мной никто не придет. Я ведь была с папой. Впрочем, он недолго занимался мной...) Было восемь часов вечера. Перед «Кафе де Пари» останавливались экипажи, из них выходили разодетые мужчины, женщины в вечерних платьях. Под балконом слышались звуки мандолины, поцелуев, приглушенные смешки. На набережной, ведущей к казино, мерцали огни, на которые собирались все распутные женщины города. Уже девять часов... «Я хочу есть, — подумала Элен, — что же делать? Остается только ждать, ведь меня не пустят в зал». Сколько было здесь таких, как она, покорно ждущих кого-то... В вестибюле сидели встревоженные, скучающие женщины и, молча, не жалуясь, считали минуты... Она отчего-то чувствовала себя старой и покорной, возможно, ей придется провести на этой банкетке целую ночь. Если бы только не слипались под тяжелыми веками глаза... Время тянулось до того медленно... и тем не менее казалось, что стрелка на стенных часах казино передвигается с удивительной быстротой. Только что было полдесятого, в это время она обычно ложится спать. Но вот стрелка сдвинулась, показала без десяти десять, потом десять часов... Чтобы не заснуть, Элен принялась шагать из одного конца вестибюля в другой. На его противоположной стороне, в тени, так же взад-вперед ходила женщина в боа с развевающимися розовыми перьями. Элен наблюдала за ней. Ей чудилось, что от голода ее разум удивительным образом воспарил и переселился в эту женщину, а ее сердцу передались усталость и тревога незнакомки. Как же сильно хочется есть... Она вдохнула запах бульона, доносящийся с кухни «Кафе де Пари».

«Я чувствую себя чемоданом, который забыли в камере хранения», — подумала она, пытаясь шуткой утешить себя.

Разумеется, все это было забавно, очень забавно... Она осмотрелась — кроме нее, детей в вестибюле не было, все они уже давно спали. Заботливые руки затворили окна и задернули шторы их комнат. Они не слышат шепот пристающего к цветочницам старика, не видят, как целуются на лавках парочки.

«Мадемуазель Роз меня бы не забыла... Я ведь все не могла поверить, но это правда, одна она любит меня...» — с горечью думала Элен.

Одиннадцать часов. Этот белый город в свете луны казался суровым и чужим... Она все шагала взад-вперед с полузакрытыми от одолевающего ее сна глазами, считая, чтобы не заснуть, огни на набережной, в окнах домов. Полно! Хватит хныкать... Неужели она расплачется, как оставленный в скверике ребенок?.. Из казино, прижимая к сердцу сумки, выходили последние ведьмы с растекшимися по лицу румянами... И наконец появился седой мужчина, весь светившийся от радости и страсти... Ее любимый отец.

Он крепко сжал ее руку.

— Иди сюда, моя бедная девочка... Я совсем позабыл о тебе... Пойдем скорее домой...

Элен не осмелилась сказать ему, что голодна. Она боялась, что он пожмет плечами и вздохнет, как ее мать: «Дети... Это такая обуза!»

— Ты хоть выиграл, папа?

На губах отца промелькнула довольная, но вместе с тем страдальческая улыбка.

— Выиграл ли я?.. Да, немного... Но разве играют ради выигрыша?

— А тогда зачем же?

— Чтобы играть, девочка моя, — сказал отец, и Элен показалось, что она ощутила жар его горячей крови в своей ладони. Он взглянул на нее с нежным презрением.

— Тебе этого не понять. Еще слишком мала. Впрочем, ты никогда и не поймешь. Ты ведь женщина.

Осенним днем 1914 года, когда на улицы опустились бледно-синие сумерки, Элен и мадемуазель Роз с последней повозкой багажа прибыли в Санкт-Петербург. Родители здесь уже жили несколько недель.