Вино веры - страница 6

Сестра Эме развернулась в одном шаге от железных ступеней, и посмотрела прямо на меня с улыбкой, более теплой, чем разъяренное солнце.

— Сестра Иоанна, — сказала она, и звук её голоса заставил замолчать всех вокруг неё. У меня мурашки забегали по спине; я стряхнула их, расправив плечи.

— Ты пришла проводить нас?

Никаких просьб. Ни сейчас, никогда. Я встретилась с ней взглядом.

— Я пришла к вам присоединиться.

Её улыбка исчезла. Возможно, она думала о том, кем я была, о том, что может натворить такая густая тень среди её света.

— Ты? — переспросила она. Моя рука напряглась на ручке чемодана, и я ослабила её усилием воли. Ее помощники откровенно разглядывали меня, тихонько перешептываясь между собой. Глаза сестры Эме, словно облако в ясном небе, затуманивало сомнение. Я была чем-то древним, неизвестным, чем-то тёмным. На мгновение я ощутила укол беспокойства — стоило ли вообще приходить? Слишком поздно идти на попятную.

Она протягивала мне руку. Я подошла, раздвигая подолом юбки, стоявших на моём пути, и вдруг поняла, что обе мои руки заняты. Мне придётся либо поставить чемодан, либо опустить пляжный зонтик.

Я свернула зонт. Солнце сжало меня в свои жестокие неумолимые объятья, обжигая, несмотря на слои одежды и соломенную шляпу, закрывавшую моё лицо. Я повесила зонтик на сгиб локтя и потянулась, чтобы пожать руку сестры Эме. Её тёплые пальцы сплелись с моими.

Мгновение агонии, и я оказалась в прохладной тени вагона, а пальцы сестры Эме касались моего лица. Я не могла её видеть; даже столь краткое пребывание на солнце превратило моё зрение в скопление черно-серых пятен. Потребуется несколько минут, или даже часов, прежде чем в глазах прояснится.

— Смело, — прокомментировала она с улыбкой в голосе. — Добро пожаловать на борт, Иоанна. Нам предстоит долгий путь.

***

У него был огромный вычурный особняк за пределами стен Иерусалима, постоянно окруженный людьми, искавшими чуда, благословения или хотя бы доброго взгляда. А так же у него была стража — суровые мужчины, всегда готовые пустить в ход кулаки или ножи. Двое из них охраняли вход, когда я явилась в своей вуали прокажённой; один нагнулся за камнем, чтобы бросить в меня. Я откинула вуаль и показала лицо. Тот, что с камнем, усмехнулся, пожал плечами и выбросил его через плечо. Другой страж просто сплюнул мне под ноги и поудобнее прислонился к стене.

Нищая лачуга никогда не устроила бы Симона Мага. Мягкий искусственный свет внутри дома мерцал на резных столиках из драгоценного кедра, посуде из тончайшего фарфора, золотых светильниках и флягах. Пол устилали ковры и шкуры. Дверной проём в дальнем конце комнаты был задрапирован черной тканью с нашитыми на ней золотыми монетами, позвякивавшими от прохладного вечернего ветерка. Воздух благоухал от дорогих духов, подаренных богатыми покровителями.

— Симон? — позвала я. Монеты позвякивали, снаружи над чем-то грубо хохотали стражники.

— Обычно ты называла меня учителем, — заметил он. Я крутанулась и обнаружила его в тени совсем рядом с собой. Когда он вышел на свет, я заметила новую одежду — наверняка, очередной дар. Умбра и золото его наряда отбрасывали сияние на его кожу, искрами отражаясь в его бездонных глазах. Симон Прекраснейший. Ни один человек, рождённый женщиной, не мог быть настолько красив. — Я скучал по тебе, Иоанна. Его голос был таким печальным, таким любящим, что сразу же пристыдил меня. Я поймала себя на том, что отвожу взгляд и поняла, что должна быть осторожнее и не проявлять слабости, которая может меня уничтожить.

— Я ходила к нему.

Он дотронулся до моей щеки — словно языком пламени коснулся — одновременно прекрасно и агонизирующе больно. Пока я восстанавливалась, он прошел мимо и устроился на толстых подушках, как хозяин, расспрашивающий служанку.

— И как тебе плотник? — Симон произнес это слово с едва заметной сварливой интонацией. — Всё мастерит свои чудеса?

Я дотронулась до чаши в моих лохмотьях прежде, чем успела спохватиться; словно женщина, предающая позорного незаконнорожденного ребенка. Он заметил, разумеется; я видела вспыхнувший огонёк в его глазах.