Винтерспельт - страница 67

По виду Шефольда нельзя было понять, обиделся он или нет. Он улыбнулся, но улыбка его скорее выдавала растерянность.

В этот момент он наверняка вспомнил о том, что, болтая о Хайнштоке, люди в трактирах Айгелыпайда или Хабшайда-эти разговоры и побудили его в один прекрасный день посетить владельца каменоломни — упоминали и некую приятельницу Хайнштока, молодую учительницу, которая эвакуировалась в Винтерспельт. Он чувствовал неловкость, настаивая на продолжении этой темы. Он не был бы Шефольдом, если бы не начал сразу же романтизировать образ неизвестной ему Кэте. Представление о таинственных, смелых и красивых женщинах-подпольщицах волновало его. Он был ревностный поклонник Стендаля, и при мысли о женщине, даже если он ее никогда не видел, у него начинался тот самый, описанный Стендалем, процесс кристаллизации. Его не смущало, что сейчас предметом его страсти была официантка в Сен-Вите. Возможно, мысль о том, что в операции принимает участие женщина, скорее побудила его согласиться на условие майора, чем утверждение Хайнштока, что переход через линию фронта будет для него менее рискованным, нежели все прочее, если майор гарантирует его безопасность.

Хайнштоку нечем было опровергнуть свои сомнения в том, что такая гарантия вообще возможна. Динклаге мог принять любые меры (издать приказ, запрещающий стрелять, сделать линию более разреженной, позаботиться о том, чтобы на ней дежурили только самые надежные и опытные солдаты), но момент, когда Шефольд появится на линии, все равно будет рискованным.

— А эта дама, — спросил Шефольд, — не может объяснить майору, что было бы гораздо проще, если бы я пришел в Винтерспельт по дороге? Я бы явился в его канцелярию, показал свое письмо, — вы о нем знаете! — и он, таким образом, принял бы уполномоченного по охране произведений искусства. Это было бы абсолютно естественно! При этом для меня риск был бы очень незначительным, а для него вообще никакого риска.

Хайнштоку не хотелось объяснять ему, почему Динклаге не устраивало такое предложение. Кэте уже излагала это майору, хотя и не уточняла деталей, но в ответ услышала только нечто о «доказательстве», в котором он нуждается.

Он решил отложить разговор. -

— Я думаю, нам незачем ломать себе голову, — сказал он. — Американцы не будут участвовать в этой операции.

Но оказалось достаточно, чтобы из всех американцев в игре принял участие только капитан Кимброу, и вот Шефольд-в руках нацистских солдат, он идет сейчас рядом с одним из них, поверженный властелин, произведший на Кэте впечатление особенно беззащитного человека. Если бы она знала, каков он на самом деле, она еще решительней воспротивилась бы тому, чтобы Динклаге и Хайншток использовали его для этой миссии.

В конце концов все свелось к тому, чтобы подвергнуть Шефольда испытанию на мужество. Она знала, что Хайншток не согласится с таким утверждением. «Ведь он мог отказаться», — возразил бы он, если бы Кэте сформулировала свою мысль именно так. И действительно, еще вчера он ей сказал:

— Жаль, что он в конце концов все же не отказался.

Однако на ее вопрос:

— Но ты не намекнул ему на это? Почему ты просто не запретил ему?

Хайншток ответил:

— Вы же хотите, чтобы все осуществилось, ты и Динклаге? Или вы уже этого не хотите?

Она медлила, не уходила, ибо не могла отделаться от мысли, что никогда больше не увидит этой хижины; она думала о том, какой шанс (завоевать ее расположение) упустил Хайншток, не запретив Шефольду его переход через линию фронта и тем самым не остановив всю операцию.

Позднее, когда она станет вспоминать хижину, первое, что возникнет в ее памяти, будет это существо, не принадлежавшее - сразу видно! — к перелетным птицам. Сжавшись, сидело оно наверху, в полутьме ящика, дитя ночи и зимы, существо, которое остается здесь. Удивительно, как время от времени оно резко поворачивало свою круглую голову; поскольку у него не было шеи, возникало впечатление, будто большая серая маска вращается на невидимом шарнире. Хайншток говорил Кэте, что у сов исключительно хороший слух. Снизу оперение сыча было грязно-желтым, с темными полосками; Кэте хотелось прикоснуться к нему, но она не решалась; сыч не был животным, которое позволяет себя гладить — разве что приучить его к этому.