Виринея - страница 34
Уставали, раньше спать расходились. Но смех еще часто звучал.
Мартынов посмеивался еще и командовал:
— Пояса потуже! Чемоданы подтяните. Хны!
Но реже морды кроил и часто на станцию ездил. Ночью одной озеро разбушевалось. С гулом тоскливым о камни билось.
Потом злобой вскипело и раскатывалось:
— У-ух... Уу-ух. У-уф!
Ветер стены рвал. Разбить хотел. В трубе гудел: вышибу-у, вышибу-у. Когда стихал, вой доносился. Волки или собаки голодные? Электричество еще не провели. К стеклам темная ночь прилипла и дачи мраком жутким затопила. Дети уснуть не могли. Разговор тоже все обрывался. Слушали, как стены трещали и озеро выло. Будто горы разорвать хотело. И веем, кто близко, проклятье посылало.
Гришка покрутил головой:
— Стихия.
Но богатырем стать уж не думал. Вся колония маленькой, хрупкой представилась. И всеми забытой. Одни, в горах. А кто-то за стенами плачет, грозит, воем похоронным отпевает.
Отчего сегодня у всех такая жуть? Тайчинов с тоской сказал:
— Смирть близко гулят.
Входная дверь хлопнула. Все вздрогнули. Войцеховский крикнул испуганно. Но Цоступь тяжелая успокоила.
Гришка радостно встретил:
— Сергей Михалыч?
— Я!
И в спальню вошел. Гришка у двери спал. На его кровать тяжело вдавился.
— Не спите еще. Разговорчиками занимаетесь? Хны!
У Гришки жуть прошла. И другие мальчишки радостно завозились.
— Сейчас уснем! Я, Песков, за всех ручаюсь. Мигом уснем!
А Мартынов устало сказал:
— Дело табак, Григорий Песков. Дело — хны!
— А што?
Тайчинов с кровати к Мартынову скакнул. Все завозились.
— Телеграмма из губоно. Велят вас в город в детские дома свозить. Продуктов нам не дадут. А сами ведь — хны. Не прокормимся.
Взвился Гришка:
— Сергей Михалыч, тут подохну, не пойду. Недарма тоска сегодня!
Затрясся весь и головой в коленки Мартынову. Никогда Мартынов не обнимал и не целовал детей. Когда видел, девочки обнимаются, ворчал:
— Сантименты!
А тут рукой Гришку к себе прижал, и его дрожь самому будто передалась. Дернулся на кровати тревожно. Загалдели ребята:
— Зачем в город? Помирать — дак тут!
— Корой прокормимся!
— А там чем кормить будут?
— Не налезай, Васька! Тут колония лопается, а он в ухо.
— Сергей Михалыч, не дозволяйте!
И все загудели на разные голоса:
— Тут останемся! Никуда не поедем!
— Да-да, други... И девчонки сейчас. Плакали, а тоже говорили. Тут надо все обмозговать. Хны! Сами знаете, работа, а еды мало. Помереть — не помрем, а изведемся.
Надточий успокоительно забасил:
— Хибаж до новины не дотягнэм? Дотягнэм. Пашня у нас своя.
Гришка в руку Мартынову вцепился:
— Я, Сергей Михалыч, через день есть буду. Пропади я пропадом, коли каждый день!
И вдруг все детские нотки в голосе поблекли. Точно сразу взрослым стал и с глубокой тоской протянул:
— Не отдавай нас опять в правонарушители.
Глянул Мартынов ему прямо в глаза, не увидел, а почуял в них страшную человеческую скорбь. Дернулся, морду скроил, руки потер и сказал:
— Не отдам.
СЕЙФУЛЛИНА Лидия Николаевна (1889 — 1954). Правонарушители.
Впервые опубликован в журнале "Сибирские огни" (Новониколаевск), 1922, № 2. Печатается по изданию: Сейфуллина Л. Н. Собр. соч. в 4-х т..
т. 1. М.. Художественная литература, 1968.
Перегной
Про Ленина слухи разные ходили. Из немцев. Из русских, только немцами нанятый и в запечатанном вагоне в Россию доставленный. Для смуты. Бывший старшина волостной Жиганов очень этим человеком интересовался. Всегда из города новый слух привозил. Вчерашний день за полночь вернулся. А не утерпел: в земскую библиотеку в окно постучал. Испуганно к окошку от стола щуплый, низкорослый библиотекарь Сергей Петрович метнулся. С газетами все засиживался.
— Кто там? Что такое?
Жиганов вплотную к стеклу черную бороду свою придавил и сквозь двойную раму зычно крикнул:
— Сбежал! Не пужайтесь. Благополучно вам вечеровать! Из городу сейчас. Сбежал!
— Здравствуйте, Алексей Иваныч! Кто сбежал?
— Ленин. Из банков все забрал. Вчистую. И скрылся. Погоня послана. Завтра все расскажу!
— Зайдите, Алексей Иванович. Сейчас открою.
— Неколи. Дома ждут. Завтра все расскажу!
— Газеты привезли?
— Привез. Только старые, в них еще не пропечатано. По телеграмме… Ну ты, большевицка холера, т-пр-у!