Виза - страница 7

и ежели не брызжет — брезжит.

Ты, рекреация, туда ж.

Не тополиной парусиной —

нетопыриной Палестиной

ты станешь и потомство дашь...

Вы — злополучные штрихи

на выпускном и ломком глянце,

как лямки цепкие на ранце —

назад, обратно, где стихи...

(1985)

Окно в январе

(1995)

* * *

М. Айзенбергу

Вот лежит человек, одинок,

поднимается к небу дымок

из его сигареты, набитой

чёрт-те чем и набитой на треть.

Если выпотрошить, растереть

на ладони — одною обидой

будет больше на этот режим,

и на критику с мест, и зажим

мусульман со своим газаватом...

Деньги вышли, а в доме галдёж,

а на видное место кладёшь —

не отыщешь за сутки, куда там.

Человек не обидчив, не зол.

Разве что огрызнётся «козёл»

на кого-нибудь, и полегчает

на душе, и уже примирён,

а мгновенье спустя — умилён

и души в этой жизни не чает.

Просигналит ночной чумовоз,

просандалит по коже мороз,

промелькнёт невменяемый Голем.

Мы ещё повоюем, душа,

погружаясь во тьму, антраша

мы ещё грациозно отколем.

(1989)

* * *

Т. Кибирову

Мы не вселенского, мы ничего, областного.

Наши масштабы до той вон горелой берёзы.

Свяжется как-то, уцепится за слово слово,

тут и прихватят врасплох его наши морозы.

Мы кулики на болоте своём куликовом.

Этот шесток я в любом состоянье узнаю.

А перехожим каликам скажу: далеко вам,

если и впрямь подались к голубому Дунаю,

к Тибру надменному и легкомысленной Сене.

Не оставляйте в дороге вещей без присмотра

Здесь мужики изъясняются бегло по фене.

Бабы нарочно таскают порожними вёдра.

Коли воды зачерпнёте Дуная и Тибра,

так самоходное вспомните слово с мороза,

нас, домоседов, районного скальдов калибра.

В проруби нашей дунайская выплывет роза.

(1989)

* * *

То дождь, то ничего. Посмейся над акыном,

французов позабавь, попотчуй англичан.

Вот он глаза протёр и всё, что есть, — окинул

и — на тебе — запел, по струнам забренчал.

А всё, чего здесь нет, чему и места нету,

и слов свободных нет в дикарском словаре, —

так это не ему, а вольному Поэту

при шляпе, при плаще, чернилах и пере.

На музу ставит сеть, уловом перепуган,

«Куда ты завела, — бормочет, сети рвёт, —

ведь мне, а не тебе, — бормочет, — перед Богом

держать ответ, — кричит, его в уборной рвёт, —

ах, незнакомый друг...»

Акын — иного рода.

Он, может быть, и есть тот незнакомый друг.

Но совершает он три полных оборота

и друга своего не видит он вокруг.

А значит, только дождь как из ведра. А значит,

дырявое ведро, пробитое дождём.

Стоит стреножен конь, а вот уже он скачет,

вот дерево шумит, вот человек рождён.

(1989)

* * *

И тогда я скажу тем, кто мне наливали,

непослушную руку к «мотору» прижав:

если наша пирушка на книжном развале,

на развалинах двух злополучных держав

будет длиться и там, за чертою известной,

именуемой в нашем кругу роковой, —

я согласен пожертвовать другом, невестой,

репутацией, совестью и головой.

Если слово «пора» потеряет значенье

(никому не пора, никуда не пора!),

если это внутри и снаружи свеченье

не иссякнет, как не запахнётся пола, —

я согласен. Иначе я пас. И от паса

моего содрогнутся отряды кутил.

Зря в продымленных комнатах я просыпался,

зря с сомнительным типом знакомство водил.

Потому что не времени жаль, не пространства.

Не державы пропащей мне жаль, не полцарства

Но трезветь у ворот настоящего Царства

и при Свете слепящем, и руки по швам,

слышать Голос, который, как Свет, отовсюду —

не могу, не хочу, не хочу и не буду;

голоса и свеченье, любезные нам,

Свет и Голос рассеют... Но поздно. Сынам

недостойным дорога заказана к Чуду.

* * *

Часто пишется бог, а читается правильно — Бох.

Это правильно, это похоже на выдох и вдох.

Для такого-то сына, курящего ночь напролёт, —

всё точнее, нальёт себе чаю, на брюки прольёт.

Всё точнее к утру, к чёрту мнения учителей.

Вот и чёрт появился и стало дышать тяжелей.

Или это иной, от земного отличный состав,

или это то самое, чем угрожает Минздрав?..

(1989)

* * *

Есть иной, прекрасный мир,

где никто тебя не спросит

«сколько время, командир»,

забуревший глаз не скосит.

Как тебе, оригинал,

образец родных традиций?

Неужели знать не знал,

многоокой, многолицей

представляя жизнь из книг,

из полночных разговоров?

Да одно лицо у них.

Что ни город — дикий норов.

Кто, играя в города,