Византия в европейской политике первой половины XV в (1402–1438) - страница 60

.

Возможно, поэтому уровень реальных запросов, с которыми византийские дипломаты отправлялись на Запад, может показаться более чем скромным. Если речь шла об оказании конкретной помощи, то под этим подразумевались, как правило, либо финансовые пожертвования, что хорошо видно на примере отношений с Арагоном, либо очень ограниченное военное содействие, что демонстрируют отношения с Венецией, которой неоднократно предлагалось участие в совместных операциях, имевших весьма узкое и конкретное назначение. Это был едва ли не предел того, что византийский император рассчитывал реально получить от Запада, хотя настоящие потребности Византийского государства были несоизмеримо шире.

Однако лишь этим подход Византии в отношениях с Западом не исчерпывается. Если проследить серию многочисленных дипломатических контактов, то можно выявить общую закономерность, которая пронизывает содержание поздневизантийской внешней политики. Она состоит в том, что Византия пыталась в этот период играть роль посреднической, объединяющей, консолидирующей силы в европейской политике. Это видно на множестве примеров. В 1402 г. Мануил II Палеолог предлагает Венеции урегулировать отношения с Генуей. Затем на протяжении многих лет император упорно пытался погасить венгерско-венецианский конфликт. Хотя эти попытки так и не увенчались успехом, нигде посредническая политика Византии не проявилась так наглядно. На то были веские причины. Оба этих государства — Венгрию и Венецию — связывала с Византией общая проблема: турки и необходимость вести борьбу с ними. Затяжной и трудноразрешимый конфликт развел по разные стороны наиболее вероятных и естественных союзников. Если Венгрия, которую Сигизмунд объединял личной унией с Германской империей, с тех пор концентрировала в себе мощь континентальной Европы, то Венеция обладала огромным потенциалом на море. Однако альянс этих двух сил, которые византийские дипломаты настойчиво пытались примирить, так и не стал реальностью. Если вспомнить, что их противостояние прямо или косвенно затрагивало весь спектр европейских государств, то надо признать, что этот конфликт в глазах византийского императора был наиболее трагическим фактом.

Ту же самую закономерность можно констатировать, если обратиться к истории переговоров по поводу церковной унии. С самого начала они протекали на фоне кризисов, имевших место в латинском мире. И здесь установка греков на достижение всеобщего компромисса оставалась неизменной. Контакты на церковной почве начались, когда западная схизма еще продолжалась. Византийцы относились к ней негативно и, в сущности, не скрывали этого. Византийское посольство на Констанцском соборе не начинало переговоры до того момента, пока не был избран всеми признанный папа, и со своей стороны даже внесло посильный вклад в это дело. Перспектива унии и позиция греков ускорили разрешение кризиса в западной церкви. Когда в 1416 г. арагонский король наконец отрекся от антипапы Бенедикта XIII, то в качестве одного из мотивов этого решения назвал открывающуюся возможность скорого объединения с восточными христианами[503].

Во время переговоров, которые впоследствии велись на Базельском соборе, византийцы исходили из тех же принципов. Грек Исидор в своей приветственной речи главный упор сделал на необходимости внутреннего умиротворения латинского Запада. С самого начала византийцы твердо дали понять, что обязательной предпосылкой унии должна стать взаимная договоренность между папой и депутатами собора, т. е. в первую очередь между самими латинянами. Громадные силы были положены императором на то, чтобы примирить два конкурирующих посольства, которые прибыли в Константинополь осенью 1437 г. Внутреннюю конфронтацию в западной церкви греки не пытались обратить себе на пользу, а отчаянно пытались погасить ее.

В современных исследованиях, посвященных истории церковной унии, как правило, упоминается политическое завещание императора Мануила II, которое незадолго до своей смерти он оставил своему сыну и наследнику Иоанну VIII. Вот что мы находим в хронике Георгия Сфрандзи, который вкладывает в уста императора следующие слова: «Сын мой, мы точно знаем, какой страх испытывают нечестивые перед тем, что мы сможем договориться и объединиться с франками (имеются в виду латиняне. —