Византийская принцесса - страница 4

— Я хочу, — прозвучал отчетливый и сухой голос, — чтобы вы, Тирант Белый, приняли титул севастократора, вершили в моей империи суд и командовали моими войсками.

Тирант почувствовал, как горячая волна ударила ему в лицо. Раньше он даже не подозревал, что в его душе таятся такие бездны честолюбия. И тотчас чей-то полный ненависти взгляд впился ему в затылок. Даже не оборачиваясь, Тирант угадал, кто смотрит на него. Его уже предупреждали об этом человеке. О ближайшем родственнике императора, герцоге Роберте Македонском.

Имя будущего врага и завистника было первым словом, которое сошло с губ бретонца:

— Герцог Македонский, ваше императорское величество, куда более достоин этого титула…

— После смерти моего сына… — начал император и замолчал.

Тирант увидел, как шевельнулись ноздри старика: тому стоило больших усилий держать себя в руках и не разрыдаться.

Император начал снова:

— После смерти того, кто был моей единственной надеждой, вы займете его место, если не в моем сердце, то в моем государстве. Господь свидетель, я потерял почти все мои земли, так мне ли привередничать!

— У меня всего сто сорок рыцарей, — сказал Тирант, — и я не могу…

Но он знал, что лжет. Просто отвечать подобным образом велят ему правила приличия — вот он и лжет. Разумеется, он может. Он вполне в состоянии принять этот жезл и вместе с ним командование греческой армией, и титул, который впоследствии позволит ему претендовать на греческий престол. Пока Тирант не влюбился и не получил в ответ столь же страстную любовь, ему подвластен весь мир.

Тирант смотрел на жезл, а не на императора. Золотые блики бегали по левой щеке молодого человека, правая тонула в полумраке.

— В моей империи я буду сам решать, кто возьмет этот жезл и с ним титул, — произнес государь ровным тоном. — Вы не смеете отказываться. И сейчас вы немедленно опуститесь на колени, Тирант Белый, и примете этот знак моей любви — в знак того, что любите меня.

И Тирант медленно опустился на колени и сжал пальцы на жезле. Ему казалось, что вся мощь, заключенная в этом символе власти, переходит к нему.

— Отныне я предаю мое войско и меня самого в ваши руки, — бесстрастно заключил император и коснулся губами щеки Тиранта. — Встаньте.

Бретонец поднялся на ноги. Он был охвачен сильным волнением и в то же время краем глаза видел, как Диафеб весело моргает и кривит уголок рта в радостной ухмылке. О, да! Сколько же прекрасных вещей теперь в полном их распоряжении!.. Бледные и набожные византийки, и горы доспехов, и моря готовых драться турок… Диафеб был совершенно счастлив.

— Теперь же я желал бы засвидетельствовать свое почтение императрице, — проговорил Тирант. — Смею ли я просить дозволения навестить ее величество?

Он вдруг слегка покраснел: возможно, при константинопольском дворе дамы содержатся отдельно и не выходят к мужчинам? В таком случае вопрос Тиранта прозвучал неучтиво, и ситуация сделалась неловкой.

— Ее величество, равно как и все дамы двора, а также ее высочество принцесса находятся в своих покоях, погруженные в глубокий траур после смерти моего единственного сына, — сказал император. При этом воспоминании лицо его смягчилось и тотчас постарело, обмякло. — Но вы, севастократор, отныне наделены властью взглянуть в лицо всем женщинам империи. Вы можете снять с них самый глубокий траур, и я повелеваю вам совершить это.

И тогда Тирант вошел в покои императрицы, где она, погруженная в скорбь, обитала среди мрака и черных тканей, и зажег факел, а после сорвал с окон ставни.

В тот миг и явился человек совершенный — человек, охваченный любовью и, следовательно, способный вдохнуть истинную жизнь в мертвые груды доспехов и припасов, которые доселе лишь обременяли Византию, но не делали ее способной действительно противостоять врагу.

Человек влюбленный — человек, начавший жить по-настоящему и потому обреченный.

— Севастократор повелевает вам оставить траур! — громко объявил Диафеб.

И дамы, точно куклы, поднятые словом волшебника, тронулись со своих мест. Комната наполнилась шуршанием одежд, и в путанице световых лучей и распущенных волос, мятых шелков и обнаженных, без колец, пальцев началась суета. Мир упорядочивался заново, устраиваясь из былого хаоса. Рыцари разбирали дам и вели их к выходу.