Вкус желания - страница 5

— Сколько раз я просил тебя не обращаться ко мне подобным тоном? Не так давно ты называла меня папой.

Похоже, последнее замечание было им сделано для себя — как напоминание. Возможно, он задумался о своем отношении к ней: Амелия поспешила отбросить эту мысль, пока раскаяние не пробило брешь в стенах, воздвигнутых ею и охраняющих ее сердце от лишних эмоций. Та часть ее существа, которая некогда была небезразлична к его мнению, давно уже отмерла.

— Мне сказали, что ты хочешь со мной поговорить, — повторила она, будто и не слышала его.

— Сядь, Амелия.

— Я бы предпочла постоять, — возразила она.

Цвет его лица принял теперь оттенок зрелой свеклы, и, когда он заговорил, губы его дрожали.

— Последняя твоя нелепая выходка не только причинила мне ненужное беспокойство и вызвала нервное потрясение, но и стоила кучу денег.

Амелия была уверена: последнее огорчило его больше всего. Воля Господа, но она обходилась ему не дороже, чем, по его разумению, должна была. И все же любые дополнительные траты на единственного отпрыска вызывали у него горькое разочарование. Хотя, она была уверена, он не моргнув глазом потратил бы последний шестипенсовик на то, чтобы оказать финансовую помощь Томасу Армстронгу.

Он разглядывал дочь, сдвинув брови. Морщинки вокруг глаз и глубокие складки в углах рта выдавали его возраст — не менее сорока семи лет.

— Ты вынуждаешь меня обращаться с тобой единственно известным мне способом.

Его тон был суровым и жестким.

В прошлом году ее попытка убежать с мистером Кромуэллом, чтобы выйти за него замуж, окончилась плачевно: отец на шесть месяцев лишил ее денег на булавки. А что он сделает теперь? Лишит ее карманных денег на девять месяцев? Не станет выводить в следующем сезоне? Полная бессмыслица. Нельзя изъять ее из круга достойных и выдающихся джентльменов его уровня, если он хочет сбыть ее с рук.

— Меня навсегда запрут в моей спальне?

Он холодно посмотрел на нее, и этот его взгляд заставил ее сердце сжаться от боли. Она попыталась замаскировать ее такой же холодностью и со скучающим видом вопросительно подняла брови. Он молча смотрел на нее, прищурив глаза и сжав губы. Она могла бы поклясться, что мысленно он был готов задушить ее за глупую выходку. Когда он заговорил, его тон был угрожающе спокойным, что предвещало надвигающуюся бурю:

— Я не верю, что эти негодяи, к которым ты питаешь прискорбное пристрастие, будут искать тебя в монастыре.

Амелия почувствовала, что не может вытолкнуть воздух из легких — он застрял на пол пути. На секунду она испугалась, что сейчас упадет на персидский ковер в глубоком обмороке.

— Но ведь мы принадлежим к англиканской церкви.

— А я считаю, сейчас самое подходящее время, чтобы впитать идеи католицизма. Я слышал, монахини располагают методами, способными привести к повиновению кого угодно.

Боже милостивый! Похоже, он говорит серьезно.

— Ты сошел с ума!

Гарольд Бертрам издал безрадостный смешок и проглотил свой напиток. Не спеша подошел к письменному столу и поставил на него пустой стакан.

— Да, вероятно. Но я исчерпал все возможности удержать тебя в узде. Может быть, год на попечении сестер-монахинь принесет успех там, где я проиграл.

Год! Она задохнулась от ужаса, когда смысл произнесенной отцом фразы дошел до нее. Нет, нет, должно быть, это всего лишь блеф.

— Ты забыл, что случилось, когда ты в прошлый раз отослал меня из дома? — спросила Амелия, стараясь говорить спокойно.

Даже он, столь явно уклоняющийся от исполнения родительского долга, не мог не помнить, что время, проведенное дочерью в пансионе, было чревато одними неприятностями.

— Я считаю, что некоторое время спокойного религиозного самосозерцания — как раз то, что сейчас тебе требуется. Похоже, только сам Господь может обуздать твою мятежную натуру, и я с радостью возложу на него эту задачу.

Она глубоко вдохнула, но это не умерило панику, зародившуюся где-то внутри, на дне желудка.

— А как же мой светский сезон? Значит, я должна его пропустить ради того, чтобы оказаться запертой с какими-то не в меру благочестивыми монахинями?

Она ненавидела себя за то, что в голосе ее прозвучала коварно прокравшаяся в него боль, а руки стали внезапно липкими и влажными.