Владимир Высоцкий как гений песенного ширпотреба, сгоревший в творчестве ради излишеств - страница 11
«Говорил на эту тему В.В. и с Василием Аксеновым: „Он ко мне с Мариной приехал в Переделкино специально посоветоваться: — Как ты думаешь, стоит ли мне уезжать на Запад? Я здесь больше не могу — задыхаюсь“.
Володя еще связывал свои запои с пребыванием на Родине, наивно полагая, что там этого не будет. Во всяком случае, у него было ощущение недостатка кислорода. Он говорил, что, может быть, откроет русский артистический клуб в Нью-Йорке — именно в Нью-Йорке, а не в Париже. Насколько помню, я Володю активно отговаривал. Это было бы, как если бы Гагарин решил остаться на Западе или космонавт Леонов перелез из „Союза“ в „Аполлон“ и сказал: „Прошу политического убежища“.»
Высоцкий до последних своих дней никак не мог определиться, с кем он — с Советами или с США. Валерий Перевозчиков («Правда смертного часа»):
«19 июля — открытие Олимпиады. Еще зимой Высоцкий говорит, что к Олимпиаде надо бы написать несколько спортивных песен. Обижается, что его не пригласили ни на одно официальное олимпийское мероприятие…»
Марк Дейч (всё там же) об антисоветскости Высоцкого:
«И уж никак не шла ему тогда роль гонимого борца и правдолюбца. На нем она — будто с чужого плеча.»
«Кое-какая критика, конечно, в его песнях присутствует, но больше так, по мелочи. И все намеками да аллегориями: козлы разные с медведями и жирафы с попугаями. И мы, слыша в этих иносказаниях то, что нам хочется слышать, бешено аплодируем и восхищаемся смелостью автора. А восхищаться нечем. Смелость Высоцкого была строго дозирована, и существующего у нас порядка вещей практически не затрагивала.»
«Нашему высокому начальству просто не за что было гневаться на Высоцкого, ибо он никому и ничему не мешал. И какими бы кощунственными ни показались мои слова, не стану жертвовать истиной: Высоцкий был очень благополучным человеком. Сильное „я“ с уголовно-романтическим ореолом, отчетливо слышное в большинстве его песен, — попытка хотя бы в них казаться тем, кем их автор не был в жизни. Отсюда же — и безостановочное пьянство, добавляющее сияние к его ореолу: ну как же, убивал себя — то ли из протеста, то ли, как пишет автор предисловия к нью-йоркскому сборнику, из-за „ощущения постоянной неизбежной расплаты за сказанную правду“. Что касается протеста, то, если принимать за него неумеренность в возлияниях, половина нашего населения протестует, хотя и безуспешно.»
«Ведущий актер самого популярного столичного театра. Не слишком частые, но вполне приличные роли в кино. Никем не ограничиваемые концерты. Гастроли за рубежом (в том числе и на Западе) в составе труппы театра. Индивидуальные поездки с концертами во Францию, США и Канаду. Даже при таком умеренном перечислении — уместно ли говорить о гонениях, которым якобы подвергался Высоцкий? Как же тогда назвать то, чему подвергался Галич, исключенный из двух творческих союзов, лишенный всех средств к существованию и вынужденный распродавать свою библиотеку, пробиравшийся с соблюдением всех правил конспирации к своим слушателям, которые собирались весьма ограниченным числом на частных квартирах? Мечтал ли Галич о гастролях? Вероятно.»
О тяготении Высоцкого к роскоши и «блату». Вспоминает Иван Дыховичный (сайт otblesk.com):
«… символом „верха“, благополучия, признанности Володе почему-то представлялась гостиница „Астория“.
Однажды ехали мы в Ленинград на гастроли, ни на какую „Асторию“, конечно, не ориентируясь. Хотя принципиальная возможность остановиться там у меня была. (Тесть И. Дыховичного Д. Полянский в описываемый период являлся членом Политбюро ЦК КПСС. — Прим. ред.)
Внезапно Володя, никогда ни о чем не просивший, говорит: — Нельзя ли один разок воспользоваться твоей возможностью и пожить в „Астории“? Знаешь, у меня есть мечта! Меня трижды оттуда выселяли. Можем мы один раз приехать так, чтобы нас не только не выбросили, но и не смогли бы этого сделать? Ты не представляешь, какую ты мне этим доставишь радость!
Я подумал: ну, если у человека так мало в жизни радости… В общем, удалось дозвониться тестю…
(…)
…Вспоминая сегодня эту историю, я думаю, что, конечно, во многих своих проявлениях Володя был очень и очень типичным. На многое похожим. Все присущее его поколению было свойственно и ему, — но вдвойне и втройне. И утроенные человеческие качества в сумме составляли эту уникальную личность.»