Владычица морей - страница 12

После затхлого обездвиженного воздуха подводки свежий соленый морской ветер казался сладким. Иван Мягков выбрался на палубу, огороженную почти игрушечными леерами, встал, чтобы лучше слышать корабельщика.

…ааа… ееер! — донеслось с берега.

— Чего он? — высунулся по пояс Яков.

— Не пойму, — пожал плечами командир подводки.

— …не-е-ер! — снова донесся с берега прерывистый крик.

— Не пойму, — досадливо двинул плечами Иван.

— Что тут не понимать, — сказал, выбираясь на палубу догадливый Яков. — Минер наконец прибыл. Кончились наши игрушки, пора уж и делом заняться!

Минер был из донских казаков и плавал как рыба. Может быть, даже лучше рыбы. Иная рыба жирна да ленива, омута за жизнь не покинет, казак же не таков. Был он невысок, кряжист, черноглаз, волосат и по-южному говорлив. Звали тридцатилетнего минера Григорием Суровикиным, и происхождением он был из тех хозяйственных и храбрых поселенцев, что обосновались в свое время на реке Чир. Казачьи кровя Суровикина угадывались и в прищуре жгучих глаз, и в легкой кавалерийской кри-воногости, и в том, как лузгал он тыквенные семечки, держа руку на отлете и с ловкостью закидывая те семена в рот на довольно большом расстоянии.

Был Суровикин природным балагуром и обожал компании, где сыпал прибаутками и разными забавными историями, не забывая, однако, вовремя опрокинуть чарку и с охоткою закусить. Куда в него лезло, только Бахус мог сказать, да и то с натяжкою. В подводку Григорий Суровикин без штофа не грузился, объясняя это тем, что вода холодна и организм требует сугреву. Мягков по сему поводу ворчал, однако же до времени мирился. Пару раз в Холмогорах Григорий садился за стол со славными своим умением выпить английскими корабельными мастерами и повергал их, доблестные победы над собутыльниками одерживая. Даже Джон Биггз — и тот после возлияний с Суровикиным три дня из дому не выходил, душу причесывал, джином да виски помаленьку отпаивался. А Суровикин уже на следующий день как ни в чем не бывало расхаживал по поселку, от чарочки не отказывался и зазывно помигивал вдовушкам, а увидев Анастасию, усы распушил, как кот, сапоги с особым скрипом надел, и только прямое вмешательство мичмана Мягкова казака малость вразумило. Как ни ловок был Григорий Суровикин, а не, ему с Мягковым тягаться, да и не решился он поперек указаний прямого начальства идти. Тем более что начальство то ему прямо объяснило, что с ним, нахалом, случится и чем дело закончится. Видит Григорий — не в себе человек и в отчаянности от того необычайной, раз по стенке грозится размазать. Он и отступился, ибо приезжим был недавним, и как оно все сладилось у Анастасии с графе-нышем большелобеньким, не знал и не ведал.

Какое его дело? Нырять да мины учиться закладывать. Григорий и нырял. Правда, пока-то без мин подводных. Учился, стало быть. Тому везет, кто умеет.

Странно было видеть казака в обтягивающей тело одежде из нерпичьей шкуры с прослойкой из гагачьего пуха да в кожаной шапке со стеклянными глазами, от которой к подводке отходил длинный пустотелый трос из провощенных и смазанных изнутри гусиным жиром бараньих кишок. Канат этот пустотелый подводился к каморе с секретным артамо-новским составом, выделяющим воздух. Время от времени Яков доливал в камору тайной жидкости, тому способствующей. Только поначалу никто не верил, что Суровикин под Водою дышать сможет. Гребцы даже бились об заклад, через которое время казак задыхаться начнет. А он — дышал. И не сразу, но скоро довольно научился до двадцати минут за бортом находиться. Особенно интересно было из окон подводки наблюдать, как движется казак сквозь воды, листья морской капусты в стороны раздвигая да надоедливых каракатиц размахивая.

Выходил он из подводки следующим образом: сначала в каморке своей скрывался, а когда та таинственным образом водой забортной заполнялась, Григорий открывал люк и, шевеля руками и ногами, выбирался наружу. Далее ему надо было следить за тем, чтобы пустотелый канат его не спутался в движении за бортом, иначе Сурови-кин немедля задыхаться начинал и поначалу даже два раза шапку с себя кожаную сдирал и на поверхность спешил, чтобы воздуха свежего вдохнуть. Сия неловкость в баталии или при тайной высадке на берег, неприятелем занятый, весьма неразумной была.