Власовское движение в свете документов (с приложением секретных документов) - страница 8

Итак, 22-го июня 1941 года Гитлер во всеоружии всей своей столь тщательно подготовленной военной, политической, административной, экономической и пропагандной машины ринулся на Россию.

Вместе с дождем бомб на головы народов СССР посыпались миллионы геббельсовских прокламаций, брошюр, радио речей и т. д. Как известно, за первые месяцы войны немцы едва успевали сосчитывать пленных красноармейцев. По данным американского министерства, опубликованным в «Лaйф» 19-го декабря 1949 года Воллэсом Кэрролем, взяты были в плен: между 29 июня и 7 июля около Белостока и Минска — 320.000 человек, 1 июля возле Смоленска — 300.000 человек, 5–8 августа возле Умани — 103.000 человек, 24 сентября возле Киева — 665.000 человек и 18 октября в районе Брянска-Вязьмы 665.000 человек. Всего больше двух миллионов.

Гитлер был так уверен в победе, что, приближаясь к Москве, его ставка 7 октября 1941 года возвестила: «Фюрер решил, что капитуляция Ленинграда, как и позднейшая капитуляция Москвы, не будут приняты, если даже неприятель будет о ней просить», т. е. Гитлер решил, что обе столицы России должны быть преданы огню и мечу и должны быть разрушены (то же он решил и о Варшаве).

Что же, однако, было причиной этого небывалого в истории разгрома советской армии? Разумеется, не одна только геббельсовская пропаганда. По очень распространенной заграницей версии все сводится к поголовному пораженчеству Красной армии и народа: Красная армия, мол, только и дожидалась прихода гитлеровских полчищ, чтобы им с радостью сдаться в плен, а население, чтобы забросать их цветами. Все это — сущий вздор. Нет сомнения, что и в армии, и в населении были стихийные пораженческие настроения, и они, конечно, не могли не сыграть своей роковой роли, но надо все же знать, что речь идет о небольшой части армии и небольшой части населения.

Причин разгрома армии было несколько. Тут была, прежде всего, та тактика Красной армии, которая была расчитана не на оборону, а на нападение (Сталин, как известно, до последней минуты не верил в предательство своего друга — Гитлера); тут был и результат того, что в течение первых 9 часов войны немцы наступали, а приказа о сопротивлении им не было дано, ибо Сталин сидел где то на Кавказе, и никто без него не посмел распоряжаться. В результате, «уже на третий день войны войска Киевского и Белорусского военных округов были выведены из строя. Были убитые, раненные и панически бегущие. Мораль армии была сломана». Так свидетельствует бывший советский генерал Алексей Марков в «Сатурдэй Ивнинг Пост» от 13 мая 1950 года. Значит, в первые решающие дни фронт был из-за хаоса разрушен. Вероятно, не мало способствовало успеху «блитца» преимущество немцев в вооружении и в руководстве, т. е. в том, чем Сталин так умилялся при разгроме Польши.

Но кроме чисто военных причин были еще причины и политического, и психологического характера. В течение 22-х месяцев монополизированная Сталиным пропаганда не переставала вдалбливать народу в голову, что немцы — это друзья и миротворцы, а англо-американские «плутократы» — капиталистические «разбойники» (то же повторяется и сейчас). Многие вспоминали немецкую оккупацию во время Первой мировой войны и находили, что при сравнении с режимом Сталина все преимущества на стороне немцев. Что-то превосходящее Сталина в разбое, вообще, не представлялось.

Таким образом, причин, более или менее доброжелательного отношения к агрессору было много. Бывший советский офицер, перебежавший к немцам, Ал. Алымов довольно верно рисует настроение Ставрополя перед приходом немцев:

«В Ставрополе — с этого пункта начинается его рассказ — не встречали немцев с цветами и хлебом-солью, как это было несколько дней спустя в Пятигорске и Кисловодске, но в час их вступления, несомненно, весь город вздохнул полной грудью. Причины этого вздоха были различны. Убежденные враги большевизма видели в победе немцев разгром своего исконного врага; бывшие собственники — надежду на хотя-бы частичное возвращение их имущества, главным образом, отобранных домов; репрессированные и жившие по фиктивным документам (а таким не мало) — освобождение от вечного страха перед вездесущим НКВД; голодные — возможность насытиться; знавшие больше других радовались провалу намеченного большевиками «прощального часа» — разгрома города и, наконец, все вместе — тому, что страшный для обывателя момент перехода из рук в руки прошел безболезненно, без артиллерийского обстрела, уличных боев, больших пожаров и т. д. («Часовой» № 287).