Властелин сердец - страница 12

— Отпусти меня, Льюис, я опаздываю.

Я говорила мягко, словно боясь его разбудить. На лбу и вокруг рта у Льюиса выступили бисерины пота. Я забеспокоилась, не плохо ли ему. Тут он неожиданно очнулся, увидел меня и отпустил мою руку.

— У тебя плохо застегнуты бусы, — сказал он.

Льюис положил мне руки на шею и легким движением поправил замок на моем жемчужном ожерелье, а затем отошел на шаг, и я выскользнула из комнаты. Все это длилось какое-то мгновение, но я успела почувствовать, как будто бы маленькая теплая капля влаги затрепетала у меня на шее и скатилась вниз по спине… Ничего общего с тем физическим возбуждением, которое может вызвать прикосновение мужских рук, его-то я очень хорошо знаю.

Пол приехал вовремя, с Льюисом был очень мил — несколько снисходителен, но мил, — мы втроем выпили по коктейлю, и ко мне вернулся мой оптимизм. Уходя, я помахала Льюису — неподвижному, дивному, стройному силуэту в дверном проеме, такому изящному… очень изящному, слишком изящному. Вечер не обманул моих ожиданий. Я встретила миллион друзей, протанцевала два часа с Полом, и он был слегка навеселе, когда вез меня к себе домой. И я снова испытала удовольствие от запаха хорошего табака, тяжести мужского тела, любовного шепота в темноте. Пол был неутомим и нежен, признался мне в любви и попросил выйти за него замуж. Я, естественно, сказала «да», все еще находясь под впечатлением только что испытанного острого блаженства. В шесть утра я заставила Пола отвезти меня домой. Окно Льюиса было закрыто, утренний ветер шелестел в зарослях моего сада.

Прошел месяц. Льюис начал работать над второстепенной ролью в сентиментальном вестерне. Однако, когда однажды вечером нам прокрутили отснятый материал, стало ясно, что его лицо на экране притягивает всеобщее внимание. О нем заговорили. Но, казалось, его это совсем не волновало. Он молчаливо слонялся по студии, подолгу просиживал в моем офисе, слушая льстивые речи Кэнди, или грезил наяву среди никогда не демонтируемых голливудских декораций старых вестернов: деревни, балконы, деревянные лестницы, фальшивые фасады — пугающе безжизненные и вместе с тем трогательные, — за которыми ничего нет. Льюис мог часами бродить по искусственным улицам, затем присесть на ступеньку, выкурить сигарету… Вечером я отвозила его домой, где он часто оставался один, невзирая на все мои предложения. Пол был исполнен решимости притащить меня к священнику, и приходилось призывать на помощь всю свою дипломатию, чтобы противостоять его настойчивости. Все думали, что я, воображая себя сиреной, наслаждаюсь обществом сразу двух мужчин, и это, хотя и придавало мне ощущение молодости, было несколько обременительно.

Такое милое положение длилось почти три недели. Можно ли выразить словами, насколько хороша жизнь, когда ты просто любишь ее? Дни, полные радости, и ночи, полные наслаждения, скрипки нежности, возбуждение от работы, невыразимое счастье пробуждения, а впереди — столько времени, целый нескончаемый день, прежде чем снова заснешь, застыв в позе смерти на своей подушке. Наверное, я не способна быть до конца благодарной ни небесам, ни Богу, ни моей матери, за то, что они дали мне возможность жить на этой земле. Все и так было моим: свежие или влажные простыни, плечо любовника рядом с моим или одиночество, серый или голубой океан, гладкая, ровная дорога, ведущая к студии, музыка из радиоприемника, изучающий взгляд Льюиса…

И вдруг я наткнулась на непреодолимое препятствие. Во мне проснулось чувство вины. Каждый вечер меня мучило ощущение, что я покидаю его навсегда. Всякий раз, когда я приезжала на съемочную площадку, где он работал, захлопывала дверцу машины и шла к нему уверенным шагом женщины, у которой все «о-кей», видя его хмурое, нервное, задумчивое лицо, я думала — не обманываю ли я сама себя… не была ли вся моя жизнь, с ее радостью, любовью и самодостаточностью просто глупой ловушкой… не должна ли я бежать к нему, схватить его в свои объятия и спросить… но о чем? Что-то пугало меня. Я чувствовала, как меня тянет к чему-то неведомому, нездоровому, но, без сомнения, реально существующему. Поэтому я брала себя в руки, улыбалась и говорила: «Привет, Льюис», и он улыбался мне в ответ. Несколько раз я видела его в работе. Он замирал, подобно зверю, перед алчущей камерой, а затем делал несколько осторожных движений, похожий на льва, изнывающего от тоски в зоопарке, в чьи безжалостные глаза невозможно смотреть.