Властители Шема. Канун Единства - страница 10
Он хохотнул и сделал непристойный жест.
— О, ты даже не представляешь, Рахам, насколько же близко мы с ним подружимся! Можно сказать, породнимся…
Конан буквально закаменел, с трудом удерживая рвущуюся ярость.
Так его не унижали вообще никогда!
Во-первых, всю речь Зиллаха он прослушал сидя. Когда внесенные в зал аудиенций носилки поставили на пол, Конан попытался встать низкого и неудобного кресла и размять затекшую спину. Но смотритель царского замка Тейвел, Как-то незаметно оказавшись рядом, шепнул:
— Сиди, король, тебе не нужно утруждать свои ноги.
Конан не стал спорить и остался сидеть. И только к концу речи асгалунского владыки киммериец с некоторым смущением обнаружил, что сидит он во всем зале один — остальные стояли. Все. Даже сам царь Пелиштии — Зиллах.
А в обеденной зале его поджидала подушка.
Конан стерпел. Хотя зубами скрипнул так, что, казалось, па том конце стола слышно было. Но когда вместо доброго куска баранины ему подали вареные в меду фрукты с какой-то разваренной кашей, он схватился за кубок. Вообще-то, варвар в подобных обстоятельствах предпочел бы схватиться за меч. Но в пиршественной зале не принято было появляться с оружием и поэтому меча у северянина не было.
И тут его ожидало последнее потрясение — вместо вина в кубок оказалось налито молоко.
Подогретое.
Сладкое.
С медом и даже, кажется, какими-то пряностями…
Вот тут-то Конан и закрыл глаза. И засопел, призывая Митру даровать ему спокойствие и не нарушать церемонию Кануна Единства.
— Мой король!
В дверь с осторожностью просунулась голова Квентия.
— Ну?!!
Сейчас Конан не был расположен выслушивать очередные, и вряд ли приятные речи начальника малой стражи. Только что он нечаянно сломал у серебряной вилки драгоценную рукоятку из кости элефантуса и теперь пытался решить, не будет ли проще выкинуть к демонам эту злосчастную штуковину и употребить содержимое мисок при помощи рук и твердой хлебной корки.
Вчера вечером он был так зол, что на пиру почти ничего так и не съел, и потому сегодня живот подводило весьма ощутимо. А наваленная в драгоценные блюда бурда, хоть и выглядела премерзейше, но пахла вполне приемлемо и даже аппетитно…
— Я принес еду, мой король! Еду для настоящих воинов! Мясо. Хлеб. Вино.
— Ну и что ты тогда там стоишь, отродье Нергала?!!
После доброй еды человек и сам добреет. А кувшин крепкого офирского вина, непонятно как и где раздобытого вездесущим Квентием, так и вообще настраивает на мирный лад и воспитывает вполне сносное отношение к действительности даже у самых непримиримых и воинственных.
Конан откинулся на спинку резного кресла, сыто рыгнул. Покосился на Квентия, который, пока его король утолял свой голод, молча сидел на яркой войлочной подстилке в углу. Было понятно, что не только яства из шемской трапезы принес этот пройдоха.
— Выкладывай.
Квентий поерзал, начал издалека:
— По дворцу ходят странные слухи…
Примета скверная. Если уж даже Квентий начинает издалека, выражается витиевато и не рискует прямо сообщить своему королю, что именно болтают между собой слуги чужого замка — значит, ничего хорошего они уж точно не говорят.
Странное раздражение, донимавшее Конана со вчерашнего вечера на манер легкого зуда, смутного и трудно определимого, вдруг резко усилилось, оформилось и получило название, ознобной дрожью скользнув вдоль хребта. Его охватило чувство близкой опасности…
И многое сразу становилось понятным, словно чувство это зажгло новый факел, осветивший давно знакомую обстановку совершенно под другим углом и по-новому разбросав на местности длинные черные тени.
— Короче!
Сдержать грозный рык и не оскалиться оказалось проще простого — ярость испарилась без следа, оставив после себя лишь звериную настороженность матерого хищника, способного часами лежать в засаде, не выдав себя ни единым неверным вздохом или движением.
Опытные воины в этом единодушны с хищными зверями — в настоящей и беспощадной борьбе ярость только мешает. Когда настоящая опасность подходила вплотную, Конан моментально переставал злиться, становясь обманчиво спокойным.
Квентий поежился.