Влюбиться в искусство: от Рембрандта до Энди Уорхола - страница 2
Первый групповой портрет Рембрандту заказала гильдия хирургов.
Надо сказать, что тогда в Голландии устраивали так называемые анатомические театры. Раз в год зимой со всех городов в Амстердам съезжалась медицинская интеллигенция, все доктора того времени. Толпились, конечно, и многочисленные зеваки. Зрелищ было мало, и люди приходили в огромную аудиторию, чтобы понаблюдать за тем, как хирург препарирует труп. Он должен быть свежим: преступник, которого мы видим на картине Рембрандта, был повешен буквально за пару часов до представленных на холсте событий. Сначала все радостно приветствовали злодея, которого на их же глазах вешали, потом перемещались в аудиторию, затем было факельное шествие и симпозиум. Люди отмечали и обсуждали случившееся. Вот такие были развлечения в Голландии XVII века.
Даже в коммерческом портрете Рембрандт проявил оригинальность: как правило, герои таких картин позировали, но наш художник разрушил стереотип и написал их за работой. Доход мастера рос, он смог переехать в хороший дом, у владельца которого была замечательная племянница Саския. Знакомство с ней перевернуло мир нашего героя. Злые языки говорили, что предложение руки и сердца он сделал не по любви, а из-за хорошего наследства, однако глядя на портреты, которые мастер писал с возлюбленной, сложно заподозрить его в неискренности чувств.
Впервые Рембрандт написал любимую серебряным карандашом на пергаменте и подписал: «Это портрет моей жены в возрасте 21 года, сделанный на третий день после нашего обручения». Пастор их благословил, и у влюбленных был год, чтобы проверить чувства. После венчания Саския стала главной героиней его картин. До нее женские образы на полотнах Рембрандта появлялись редко, а теперь они всегда были наделены ее чертами.
В кого только он не перевоплощал ее! Позировать – работа не из легких, но Саския радовалась своей роли музы при любимом гении. Для голландской живописи того времени мифологические сюжеты были абсолютно не характерны: покупатели их не хотели. Но Рембрандт переступил через тенденции и написал Саскию в образе Данаи, к которой Зевс пришел в виде золотого дождя. Спустя много лет ему пришлось изменить любимые черты, чтобы не мучить сердце воспоминаниями… В итоге Даная объединила в себе черты двух важных для Рембрандта женщин: первой и единственной официальной жены Саскии и сожительницы Хендрикье Стоффелс, которая появилась в его жизни много позднее.
Хорошие заказы и наследство Саскии позволяли Рембрандту покупать картины: в его коллекции были Рафаэль, Тициан и множество диковинных вещиц. Он прославился как один из лучших коллекционеров своего времени.
Успех позволил семье переехать в огромный дом. Жизнь кипела. «Автопортрет с Саскией на коленях» – это ода личному счастью. Рембрандт будто хвастается, говорит нам: «Посмотрите, как я устроился!» – и пьет вино за успех. Он изобразил себя в образе воина со шпагой, которому не нужно ютиться в тесном пространстве: он может усадить любимую на колени и праздновать с ней счастье за огромным столом. Если рассмотреть картину внимательнее, то можно увидеть занавес. Мы, зрители, будто смотрим спектакль о жизни великого художника на пике успеха.
Есть и другая интерпретация этого сюжета. Многие исследователи считают, что это не автопортрет с Саскией, а ранняя сцена в истории блудного сына, который получил от отца большое наследство и ушел прожигать дни. Рембрандт был пророком в творчестве. В этой картине художник заложил начало длинной истории, которую будет рассказывать зрителям на протяжении всей жизни.
Семейному счастью Саскии и Рембрандта не хватало одного: детей. Когда она забеременела, мастер написал портрет любимой в образе богини плодородия Флоры. Художник украсил ее распущенные волосы красивым венком и разместил в нем дорогой по тем временам тюльпан. Саския-Флора держит в руках жезл, который переплетен цветами, – это, как и беременность, символ плодородия.
Первенец пары прожил всего месяц. Случившееся остановило радостную эйфорию, которую мы видели на портрете в образе Флоры. Саския страдала. Красивый дом был пуст без детского смеха.