Влюбленные женщины - страница 24

– Вне всякого сомнения! – согласилась Гудрун.

– И это следует признавать, – прибавила Урсула.

– Конечно, – сказала Гудрун. – Но со временем ты поймешь, что шикарнее всего быть совершенно обыкновенной, простой и заурядной, как женщина с улицы, создать своего рода шедевр – не копию такой женщины, а ее художественное воплощение…

– Какой ужас! – вскричала Урсула.

– Да, Урсула, это может показаться ужасным. Но надо изображать ту, что является поразительно à terre[8], настолько à terre, что ясно: это художественное воплощение заурядности.

– Скучно становиться тем, кто не интереснее тебя, – засмеялась Урсула.

– Очень скучно, – подхватила Гудрун. – Ты права, Урсула, это действительно скучно, ты нашла правильное слово. Хочется говорить высоким слогом и произносить речи в духе Корнеля.

Возбужденная собственным остроумием, Гудрун вся раскраснелась.

– Хочется быть лебедем среди гусей, – сказала Урсула.

– Точно! – воскликнула Гудрун. – Лебедем среди гусей.

– Все старательно играют роли гадких утят, – продолжала Урсула с шутливым смехом. – А вот я совсем не чувствую себя скромным и трогательным гадким утенком. Я на самом деле ощущаю себя лебедем в стае гусей и ничего не могу с этим поделать. Меня заставляют так себя чувствовать. И плевать, что обо мне думают. Je m’en fiche[9].

Гудрун бросила на Урсулу странный взгляд, полный смутной зависти и неприязни.

– Единственно правильная вещь – это презирать их всех, всех подряд, – сказала она.

Сестры вернулись домой, стали читать, разговаривать, работать в ожидании понедельника, начала занятий в школе. Урсула часто задумывалась, чего еще она ждет, помимо начала и конца рабочей недели, начала и конца каникул. И так проходит жизнь! Иногда ей казалось, что жизнь будет так длиться и дальше и никогда ничего в ней уже не изменится, и тогда Урсулу охватывал тихий ужас. Но она никогда с этим внутренне не примирялась. У нее был живой ум, а жизнь напоминала росток, который постепенно зрел, но еще не пробился сквозь землю.

Приблизительно в то же время Беркина вызвали в Лондон. Он не задерживался подолгу в одном месте, хотя имел квартиру в Ноттингеме: чаще всего он работал в этом городе. Однако Беркин бывал и в Лондоне, и в Оксфорде. Ему приходилось много ездить, его жизнь была, по сути, не устоявшейся, не вошедшей в определенную колею, лишенной определенного ритма и органичной цели.

На платформе вокзала он заметил Джеральда Крича, тот в ожидании поезда читал газету. Беркин находился от него в некотором отдалении, в окружении людей. Инстинктивно он никогда ни к кому не подходил первым.

Время от времени, в характерной для него манере, Джеральд поднимал голову и оглядывался. Хотя газету он читал внимательно, ему также необходимо было следить за происходящим вокруг, словно он обладал раздвоенным сознанием. Обдумывая заинтересовавший его газетный материал, Джеральд в то же время не упускал из виду то, что происходило вокруг. Наблюдавшего за ним Беркина эта раздвоенность раздражала. Он также заметил, что Джеральд всегда держится настороже с другими людьми, хотя умеет скрыть это под внешней доброжелательностью и светскостью.

Беркин вздрогнул, увидев, как приветливая улыбка осветила заметившего его Джеральда, тот тут же направился к нему, еще издали протягивая для приветствия руку.

– Здравствуй, Руперт! Куда держишь путь?

– В Лондон. Полагаю, и ты туда же.

– Ты прав…

Джеральд с интересом смотрел на Беркина.

– Хочешь, поедем вместе? – предложил он.

– Разве ты не всегда путешествуешь первым классом?

– Не выношу тамошней публики, – ответил Джеральд. – Третий будет в самый раз. В поезде есть вагон-ресторан, там можно выпить чаю.

Не зная, о чем еще говорить, мужчины одновременно взглянули на вокзальные часы.

– Что тебя так заинтересовало в газете? – спросил Беркин.

Джеральд метнул на него быстрый взгляд.

– Удивительно, чего только не пишут в газетах, – сказал он. – Вот две передовые статьи, – Джеральд протянул «Дейли телеграф», – полные обычного журналистского трепа, – он бегло просмотрел колонки, – и тут же рядом небольшое… не знаю, как назвать… возможно, эссе, где говорится, что должен прийти человек, который откроет для нас новые ценности, провозгласит новые истины, научит новому отношению к жизни, – в противном случае через несколько лет все мы превратимся в ничтожеств, а страна – в руины…