Вниз по Уралу - страница 7

Братья, влюбленные в свой Яик, ежегодно соблазняли в эти поездки кого-нибудь из столичных друзей.

Так, в 1929 году был «соблазнен» Толстой, Алексей Николаевич.

На лодке он плыл по Уралу около двух недель и после частенько вспоминал эту поездку. Собирался писатель повторить поездку в 1933 и 1934 годах, о чем говорят его письма-записки к главному организатору таких путешествий — моему брату. Но поехать ему на Урал больше не пришлось. В 1934 году Толстой прислал участникам поездок телеграмму из Детского Села:

Свою единственную поездку по Уралу Толстой описал в очерке «Из охотничьего дневника».

Рассказала о путешествии и Л. Н. Сейфуллина в небольших зарисовках: «Счастье в природе», «В ненастный день». В книге Валериана Правдухина «Годы, тропы и ружье», в главе «Последний рейс по Уралу на лодке» также описана одна из наших экспедиций.

Все они по-разному описывают не только то, что видели «своими глазами», но и то, что каждый по-своему пережил.

Обычно в города из таких поездок все участники возвращались «обновленными», бодрыми и как бы помолодевшими. Да и как не помолодеть на солнечной реке, в тесном общении с природой, когда солидные люди зачастую превращались в детей!

К сожалению, фото не удались, но вот на одном из снимков можно видеть, как все участники экспедиции на необитаемом острове изображают «парад-алле» чемпионата французской борьбы. Алексей Николаевич шествует под кличкой «Турок Абдула». Лидия Николаевна в роли арбитра сидит в кругу борцов и произносит обличительную речь: «бесстыдники, большие дураки», но заметно, что сам «арбитр», хотя и отвернулся от борцов, не может удержаться от смеха.

Или… вот другой снимок, где один из членов экспедиции осторожно тянет на песчаный берег двадцатикилограммового осетра, а полукругом тревожно сторожат, готовые ринуться на рыбину, другие участники — Толстой, Валериан, Липатов, Калиненко: «Ой, не сошел бы, красавец!..»

Красавец не сошел. И тут же на берегу состоялась торжественная церемония: вручение рыбаку приза за самую большую пойманную рыбу. Готовились шуточные речи. Конечно, в речах преобладала тема о превосходстве рыбака над охотником. «Хотя охотники и рыбаки, — сказал кто-то, — относятся к одной категории людей, которые обычно издавна именуются вралями, но… и безнадежный враль может нечаянно быть правдивым. Ну кто, в самом деле, в Москве поверит рассказчику, что пойман на удочку осетр весом в один пуд десять фунтов?!»

На лодках были установлены и другие призы: приз за самое остроумное изречение, сказанное кем-либо в течение дня, приз за самую глупую фразу, за промах-дуплет по летящим хищникам и т. д.

Ночью, после ужина, обычно подолгу засиживались у костра, чаевничали и обсуждали события дня. Кто-то из «провинившихся» за день брался под обстрел. И, конечно, каждый старался внести долю «посильного остроумия» в критику своего ближнего. Что касается самокритики, то она, как это часто бывает, отступала в тень, кусты, подальше от костра, света.

— …Гляжу: она одну, другую куропатку щиплет, а третью швырнет через кусты в Урал. Муки охотника ой как мало трогают талантливую писательницу, — мрачно бурчит Липатов, — у ней и делов-то только: щипать дичь и рыбу чистить. А она все в книжку смотрит. На Урале надо временно перестать быть грамотной, гражданка!..

Лидия Николаевна взрывается, как порох:

— Ну-ну, полегче, несчастный… Три дичины изволил скушать, еле дышишь. А туда же, с замечанием! Хоть бы штаны залатал. Лазишь по терновнику — куропаток пугаешь. Бухало голозадое…

И тут же — спокойно, но решительно — «повар поневоле» заявляет:

— Категорически требую: завтра же дайте мне «кухонного мужика» в помощь. Восемь акул одной не накормить.

— Алексею Николаевичу быть поваренком, — гогочет компания. — Вот и будет «литературная кухня» и «художественная стряпня». Все равно Алексей Николаевич охотник малодобычливый, от него ни пуха ни пера…

Сам избранник хохочет громче всех.