Внучкин - страница 4

Бился-бился Внучкин с книгой, потел-потел, двои сутки просидел – черт знает что такое! Пошел к конторщику и говорит:

– Николай Иваныч, не сходится счет. Я двои сутки просидел над этой страницей. Например, принято сто пудов свеч по десять копеек за пуд – итого десять рублей.

– Так что же?

– В накладной значится – принято сто двадцать пудов по восьми копеек за пуд.

– Ах, да! Тут приход записан в четырех местах. Вот накладная за номером сто восемьдесят девять: принято столько-то ящиков свеч, на тысяча восемьсот пудов, по десяти копеек, да вот еще номер сто восемьдесят девять – сто двадцать пудов по восьми копеек. Теперь сочти: по накладной номер сто восемьдесят девять – принято такого-то числа сто пудов свеч по десять копеек пуд – десять рублей, да вот в другом месте в книге значится еще двадцать пудов по десять копеек…

– А остальные?

– Эта квитанция в сто двадцать пудов будет служить документом, а другую мы уничтожим.

– Значит, отправлено-то сколько?

– Тысяча восемьсот, а по книгам будет сто двадцать.

– А если будут ревизовать?

– Кто будет читать книгу-то! Кто наши дроби станет считать, кроме нас? А ты молчи. Если увидишь красный карандаш на квитанции, тот приход и вноси, а синий – осади на запас, в шкаф.

И стал так делать Внучкин. Он скоро выучился всем проделкам конторщика – что, как и почему происходит – и получил жалованья пятьдесят рублей в месяц за то, что сводил хорошо счеты и сбивал с толку разных конторщиков. Он был что-то вроде чиновника особых поручений: разъезжал на чужих пароходах от пристани до пристани, сбивал подрядчиков с толку, ссорил конторщиков между собою, за картами выслушивал разные мнения, неприятные для его компании. Сперва он действовал так ловко, что все конторщики удивлялись: как это они впросак попадают, а потом, как узнали о Внучкине, стали запирать перед ним двери. Но от этого их дела все-таки шли не лучше, и все знали, что с N-ской компанией тягаться трудно, потому что бывали случаи такого рода: главное управление пароходства просит контору пароходства почетного гражданина Бунькова и Ком. выдать взаимообразно пять тысяч рублей под залог такой-то баржи. Управляющий буньковской компании давал; через два дня деньги возвращали, баржа оказывалась с дырой на дне, и буньковская компания платила проторы и убытки. А баржа была цела.

Летом Внучкин едва успевал обедать и спать, потому что надо было в конторе работать, исправлять поручения конторщика и управляющего, которые, видя в Внучкине ловкого и скрытного человека, только ему одному и доверяли секретные дела; надо было идти к кому-нибудь в карты играть или к себе пригласить, потому что если уж сам в гости ходишь, так и к себе надо приглашать, а эти порядки хорошо наблюдались и соблюдаются у всех пароходчиков по праздничным дням и в будни – зимой, когда служащие в конторах только баклуши бьют. – Жилось Внучкину хорошо, он даже сделался толще после шестимесячной службы. При всем этом он жил аккуратно, так что в первые четыре месяца службы посылал своей жене деньги, но потом перестал: дескать, что я за дурак – здесь расход, туда посылай. Пусть сама добывает!

У него заведена была маленькая книжка для записки прихода и расхода; туда он записывал даже гроши, которые подавал нищим. Когда он однажды сличил расход с прошлым месяцем и оказалось, что израсходовано лишних два рубля, то он не стал покупать булок к чаю и ассигновал проигрывать в карты не более пяти рублей в месяц. Впрочем, он почти всегда выигрывал. Случалось, часто он не обедал, а пил только чай; вечером редко-редко ужинал. Очень любил выменивать старые сапоги на новые и в свободное время сам починивал сюртук или пальто. В гостях он выпивал пять стаканов чаю, был очень разборчив, много ел, что больно не нравилось хозяевам, которые подтрунивали над ним и прозвали его бездонной кадкой – и хохотали над тем, что после каждой рюмки вина он всегда закусывал или колбасой, или семгой, хотя бы и пил во время обеда или десерта.

Получил он письмо от жены. Просит денег, больна.

«Вот дура-то набитая! Детей рожать мастерица, а добывать денег – нет», – думал Внучкин и написал ей такое письмо: «Ты и думать не смей, чтобы я тебе послал еще денег. Здесь город, да еще губернский, денег много выходит. На что тебе деньги? Посылаю при сем пять рублей».