Внутренние новеллы - страница 2

Дело было в начале 90-х, еще при СССР. Лидоланский года три как закончил университет и жили они с Машкой в Раменках, недалеко от речки. Это я к тому, что никакого недоеба у Лидоланского не существовало, Машка еще та оторва. Да и сам Паша не последний парень на деревне. Как-то мы с ним на одной вечеринке гуляли, так он с двумя подругами ушел, ни одна из них потом не жаловалась.

С Ирой он познакомился у Университета. Обычное дело, она в метро, он из метро. Лидоланскому сразу крышу снесли ее глаза. Сильные, другой в них свет. Он внимательно глянул, а она сразу к нему, плечо сжала: «Хочешь?» — спрашивает. Много чего было у Пашки, но такой резвости не случалось. Охуел немного. «Хочу, еще как», — говорит, а холодок такой пробежал, сам признавался. Я читал как-то у судебных психиатров об одном из способов девушке спастись от серийного насильника. Проявить недюжинную инициативу. Взять, как говорится, дело в руки. Большинство ублюдков не готовы к такому повороту событий. В ужасе убегают. Лидоланский, конечно, и близко насильником не был, но и стеснительным юношей тоже. Однако что-то его кольнуло, наверное в том же роде. «Хуй ли», — подумал он, — «сейчас, сразу. Может кофе попить?»

Кофе попить, — это подругу не устраивало. У меня времени не так много, — сказала, как отрезала. Тебе что, знакомиться нужно? Хорошо, меня Ира зовут.

Ира так Ира.

У Лидоланского дома сидела Машка, ближайший приятель с пустой фатерой находился в Замоскворечье, но существовал еще один чердак. Мы его хорошо знали, — в одном из сталинских домов возле дальнего метровского выхода. Лучший вариант, если больше податься некуда. Когда-то там, в мансардах, хотели делать мастерские для художников, но руки не дошли. То ли перестройка, то ли еще что. Целый этаж под крышей стоял заброшенным. Мечта романтика. Местные парни тюфяки натащили, даже стулья и стол подняли. Свечи лежали постоянно, штук по двадцать. Даже подсвечник один бронзовый, век 19-ый, имелся. Студенты и подростки там траву курили, трахались. Винтом двигались иногда. Варщик, Коля, жил в соседнем подъезде. Ментов в то время эти вещи в упор не интересовали, пока никто не стукнул. Нашему месту везло. Квартал был приличный, университет да союз художников, ребята с понятием, вели себя тихо, чтоб не запалиться. И не палились до поры….

…Днем, в будние, там должно было быть пусто. Лидоланский с Иркой поднялись, и правда никого. Она в момент все с себя сбросила, его раздела, взяла в рот, — ну просто дух захватывает. Пашка говорил, что лучше никто, никогда, да и невозможно представить. Потом примостилась на какой-то приступочке, обвила его ногами, и понеслось. Кончает, и вдруг Лидоланский чувствует — стала холоднее льда. У него хуй съежился, холод пробрал, жуть. Ирка глядит на него, улыбается чуть, еще в полуобморочном состоянии, и говорит: Ты прости, — говорит, — у нас, у демониц, всегда так. И понемножку согреваться начинает.

Лидоланский в шоке, только и сумел выдохнуть: «Что ты несешь такое?»

А она: «Не везет мне все-таки, всегда такие пугливые попадаются».

«Ничего я не боюсь, — говорит Лидоланский, — а сам дрожит, — от холода, — как уверял потом. Ничего не боюсь, но не верю тебе, конечно. Какие на хуй демоницы?

Не веришь — не верь. Давай еще поебемся!

Ну покурили, отогрелись, перешутились еще пару раз, поебались — опять то же самое. Лидоланский спрашивает: «Что это у тебя, болезнь такая странная? Вроде все отлично, но в этом режиме мне никак с тобой не кончить».

Ничего страшного, — отвечает Ирка, — ты кончи раньше, только я вправду не человек.

А кто же?

Говорю тебе демоница, нам тоже трахаться хочется. И учиться. Я в университете учусь, на химфаке.

А я биолог, — только и нашелся, что сказать Пашка.

Биолог, — обрадовалась подруга, — тогда смотри. И распахнула грудь как занавеску.

Будь Лидоланский не Лидоланским, и 90-е годы не 90-ми годами, наверное, он упал бы в обморок. А может быть и вообще помер. Но в то десятилетие веселые и отвязные парни и вправду ко многому были готовы. К тому ж видеомагнитофоны появились, кина американского все насмотрелись. «Охуеть», — только и сказал Пашка. В груди у Иры в тонкой сети труб и трубочек пульсировала вязкая темная жидкость. Роль сердца выполняла маленькая голова, довольно добродушная на вид. При каждой пульсации она кривила губы в усмешке.