Внутри, вовне - страница 41

Ну так вот, как я уже сказал, дядя Яиль был «маскил». Это, конечно, парадокс, что я в конце концов пристрастился к изучению Талмуда, тогда как для моего двоюродного деда Талмуд был тюрьмой. Времена меняются. Я отлично могу понять, почему «маскилам» хотелось порвать со стародедовским учением и заглянуть за его пределы; но теперь эта борьба уже закончена. Я читал Вольтера и Дарвина, сколько мне хотелось, а в семнадцать лет, студентом-первокурсником, и Аристотеля и Платона я знал вдоль и поперек.

Но настоящим «маскилом» был даже не столько Яиль, сколько его брат Ашер, который остался в Минске. Ашер прочел все некошерные книги на идише, на иврите и по-русски, какие только мог достать. Он так и не женился. Мягкий, приветливый человек, но железных принципов, он жил в доме реб Исроэла-Довида, у которого сердце разрывалось из-за того, какие нечестивые книги читал его сын. Ашер не выказывал никакого интереса к шедевру своего отца — «Башне Давида», — да и вообще к Талмуду. Когда в 1941 году в Россию вторглись немцы, они схватили Ашера, и он погиб, как и все остальные наши минские родственники. Мама любила Ашера и всегда называла его «философом» — «дер-филозофе». Мне жаль, что я не был с ним знаком.

А дядя Я иль взбунтовался и ушел из дома. Попав в Америку, он оказался у разбитого корыта: гол как сокол, свободен как птица, он больше не имел против чего бунтовать. Он обосновался в Бэй-Ридже и там спознался с ужасно некрасивой религиозной девушкой, за которой давали в приданое триста долларов. Он женился на ней и на триста долларов открыл часовую мастерскую. Все что угодно, только бы быть подальше от синагоги и от еврейского вероучения! Ведь он же был бунтовщик.

Но бунтовщик он был довольно своеобразный. Дом у него был кошерный, и это казалось ему чем-то вполне естественным. Он соблюдал субботу и выполнял другие обряды. Собственно говоря, для того-то он и занялся починкой часов, чтобы всегда иметь выходной по субботам. Но эта работа испортила ему зрение, и его ученые занятия пошли насмарку. Его жена была женщина очень толстая, неулыбчивая, злая — и худшая повариха во всей нашей «мишпухе». Ее зеленый суп был просто неописуем.

Бэй-риджская квартира дяди Яиля наводила на нас жуткую тоску. Визиты к нему тянулись нескончаемо, и разговоры перемежались долгими-долгими паузами. Две дочери дяди Яиля были костлявые скучные девочки, которые ни во что не хотели играть и только мрачно сидели, болтая ногами. Очень они были странные, эти девочки. Не знаю, что сталось с младшей, а старшая, более костлявая — Эвелин, — когда выросла, помешалась на певце Руди Валли. Дядя Яиль много об этом рассказывал. Эвелин несколько лет сидела, запершись у себя в комнате, слушала пластинки Руди Валли и писала ему длинные письма. Дяде Яилю и его жене туго пришлось в эти годы, когда они денно и нощно вынуждены были слушать из-за стены то ансамбль «Коннектикутских янки», то песню из фильма «Бродяга-любовник» и оставлять у нее под дверью подносы с едой, а она только и делала, что огрызалась на родителей да вручала им горы конвертов с письмами, адресованными Руди Валли. Затем кто-то создал в Бэй-Ридже клуб поклонников Руди Валли, и это было для всех облегчением. Эвелин вышла из своей комнаты, да и вообще ушла из этой квартиры. Она стала стенографисткой, поселилась одна и ни с кем не общалась, кроме членов клуба поклонников Руди Валли; потом она переехала в Сан-Франциско, и семья потеряла ее из виду. Почему она уехала в Сан-Франциско, я не знаю. Может быть, там была общенациональная штаб-квартира поклонников Руди Валли.

Теперь я понимаю, что судьба наших бэй-риджских родичей — это результат бедности и несбывшихся мечтаний. Починка часов интересовала дядю Яиля не больше, чем дядю Йегуду — торговля виктролами. Мама, наверно, права, когда говорит, что дяде Яилю следовало бы стать одним из «клей-кодеш» — «священных сосудов», — то есть раввином, или ша-месом, или кантором, или директором еврейской школы, или кем-нибудь в этом роде.

Но почему же он им не стал? Этот холст мне уже не вскопать. Я понятия не имею, почему дядя Яиль так упорно продолжал заниматься часовым ремеслом, пока у него вконец не испортилось зрение, после чего он работал ночным сторожем; или почему в последние годы своей жизни он все-таки стал одним из «клей-кодеш» — служкой в консервативной синагоге в Лос-Анджелесе. Он все еще помнил всю Тору наизусть, и он с детства был отличным чтецом, так что в синагоге он делал вид, что читал текст по священному свитку. Никто ничего не замечал, и некоторое время ему это сходило, но потом он совсем ослеп, и на этом все кончилось. Тору положено читать, а не декламировать на память. В это время у меня уже были кое-какие связи в Голливуде, и я устроил дядю Яиля в еврейский дом для слепых в Лос-Анджелесе.