Во имя человека - страница 10
Я посмотрел на манометр и водомерное стекло, нашел глазами Смоликова. Он смотрел на Катю, и лицо его было обычным, только он вдруг сказал ей:
— Эх ты, курочка! — и выругался.
Она резко обернулась к нему, крикнула:
— Он меня жизни лишил!.. — Сжалась, обхватив голову руками, зарыдала, тяжело сотрясаясь всем телом.
Я встал, пошел с крана, стараясь не коснуться Кати, когда проходил мимо нее. Спустился на палубу. На берегу тягуче и нетерпеливо гудел самосвал. Я постоял, подождал, пока кран начнет работать. Вот загудела машина, зарокотала лебедка. Кран резко, точно за рычагами сидел новичок, дернулся, начал поворачиваться.
На голову и плечи мне кто-то сзади набросил тяжелый брезентовый дождевик… Да, дождь.
— Иди в каюту, а?.. — негромко попросил меня Миша.
Да, дождь… И на Мише мокрый дождевик, и лицо у него мокрое… Испуганное, растерянное и жалобное. Совсем мальчишка еще он, как же я раньше этого не замечал?..
— Иди, а?.. — повторил он и потянул меня за полу.
Кран уже работал почти нормально, только некоторые движения его получались чрезмерно порывистыми, неоправданно резкими. Ну, ничего…
Когда шли по скользкой палубе в каюту, Миша придерживал меня. Боялся, что я упаду?..
Даже сейчас, сквозь ровный шум дождя и порывистый рев лебедки было слышно, как пищит лента тормоза.
Дверь каюты была открыта. В коридорчике стояли Санька, тетя Нюра и Енин, смотрели на меня. По-разному смотрели, и лица у них были разные.
— Прохорова уже унесли! — торопливо шепнула мне Санька, тревожно косясь на дверь женского кубрика.
— И врач с ним отбыл… — протянул Енин.
— Продукты я получила, готовить собираюсь, — всхлипнула тетя Нюра.
— Иди спать, — сказал я Енину. — И Мишу с собой возьми. Вечером будете работать, — и добавил неожиданно для себя: — А может, и ночью… вам придется. — Глянул на Саньку: — И ты, красавица, выспись как следует, с крана — никуда! А вы, тетя Нюра, на свое боевое место к плите.
— Поел бы, может, Сереженька?.. — опять всхлипнула она.
— Обязательно! Вот поговорю с Кузьминым и — ваш гость.
Они расступились. Я прошел к женскому кубрику, постучал.
— Прошу, Сергей Сергеевич! — послышался ровный и свежий голос Кузьмина.
Я вошел. Кузьмин сидел за маленьким столиком под круглым окошечком кубрика, спокойно-внимательно, как и утром, смотрел на меня своими серыми глазами. Только на худом лице его будто сильнее выпирали крепкие желваки…
— Садитесь, пожалуйста, — сказал он.
На койках Кати и Саньки белья не было, бросались в глаза голые полосатые матрасы. Я сел на табуретку рядом с Кузьминым, закурил. Отметил, что на одной из коек лежат зеркало, духи, пудра и гребенки, которые обычно были на столике. На нем сейчас — тоненькая папка Кузьмина, ручка, листы чистой бумаги…
— Устали? — негромко спросил он меня.
— Обычно.
— Да-а… Расскажите, Сергей Сергеевич, в двух словах о себе.
— Учился в школе, потом служил в армии, теперь пятый год работаю крановщиком, учусь в институте, студент-заочник, перешел на пятый курс…
— Прохорова давно и хорошо знали?
— Давно и хорошо, все эти четыре года вместе, на одном кране.
— Что он был за человек?
— Хороший человек! Настоящий.
— Он ведь был в заключении?..
— Оступился по молодости. Но тюрьма в данном случае точно выполнила свое назначение.
— Простите?..
— Она должна наказывать преступников и воспитывать, исправлять просто оступившегося человека.
Кузьмин, отложив ручку, стал медленно закуривать, я вдруг увидел, что он тоже устал.
— Ваш отец секретарь горкома?.. — и он назвал город, расположенный в тысяче километров вверх по реке.
— Да.
— А мать, кажется, давно умерла?.. И отец больше не женился, вы так вдвоем с ним и живете?
— Да.
— Можно себе представить, сколько оставалось времени у секретаря горкома для воспитания сына.
— Для нас с отцом достаточно.
— Простите?..
— Он умеет говорить, а я умею слушать и запоминать.
— Почему ваша судьба сложилась именно так?..
— Простите?.. — Я невольно перенял его тон.
Мы помолчали, докурили, загасили окурки в пепельнице. Она была полной, я взял пепельницу, выбросил окурки в ведро, снова поставил ее на стол.
— Спасибо, — сухо поблагодарил Кузьмин.