Во имя ненависти - страница 6

Я никогда прежде не совершал боевых вылетов в ночное время, но теперь знаю каково это, ощущать себя в аду. Когда над головой висят тяжелые тучи, чуть ли не касаясь крыльев твоего самолета..., когда льет дождь, и небеса разрываются от раскатов грома..., когда где-то рядом мелькают молнии, то кажется, что весь твой внутренний мир превратился в хаос негативных эмоций, и нет предела чувству одиночества и страха, властвующим в душе.

Держась ведущего истребителя, мы некоторое время патрулировали воздушное пространство над вверенным нашей группе сектором, дожидаясь возвращения советских самолетов. И в тот момент, когда нам был отдан приказ подняться на высоту до трех тысяч метров, откуда-то из облаков, лежащих под крыльями наших самолетов, вынырнуло несколько Яков, вклинившихся в наш и без того неровный строй. Мой ведущий Bf-109, вспыхнул ярким факелом, после чего, вертясь, разваливаясь прямо в воздухе на части, с ревом направился к земле. Я слышал предсмертный крик обнятого пламенем пилота, и чувствовал себя подлецом и негодяем за то, что не мог спасти его от неминуемой гибели. Но лишь сейчас, черкая эти строки, я задумался о том, что даже не помню фамилии этого человека, заживо сгоревшего в своем самолете. Должен признать, что в первые минуты боя, слушая его пронзительный крик, я был близок к истерии. Впрочем, можно ли было мне в подобные мгновения предаваться панике? Стараясь быть беспристрастным ко всему, исключив из головы все эмоции, подавляющие мою волю, я, приступив к маневрированию, направил свой самолет в облака...

Я не знаю, почему мне так широко улыбнулась в тот час фортуна. Я выжил. Выжил вопреки всем своим ожиданиям. Выжил и теперь с полным правом могу назвать себя баловнем судьбы. Однако сколь много друзей я потерял сегодня! Вам, читающим эти записи, не дано осознать, насколько безмерен вакуум, царящий ныне в моей душе. Раны от многочисленных потерь тех людей, к которым я испытывал симпатию, с кем успел сдружиться, но чьи бездыханные тела ныне лежат средь дымящихся обломков своих самолетов, не зарубцуются никогда.

Господи... Господи, я так устал! И нет никого, близкого мне рядом. И только в памяти мелькают лица людей, давно уже мной позабытых. Но не могу найти среди них никого, кто был бы мне дорог. А потому сейчас я возвращаюсь в воспоминаниях к единственному человеку, который смог бы исцелить рану потерь в моей душе... Матушка! Как бы я хотел быть сейчас рядом с тобой. Как бы хотел видеть твой ласковый, успокаивающий взгляд и верить в то, что все происходящее ныне со мной есть не более чем сон...

17 мая. Вторник.

16 часов.

Некоторое время назад, проходя по коридору, я услышал от кого-то из новичков, что меня прозвали безумцем. Они все, курсанты, и вчерашние мои друзья, зовут меня сумасшедшим. Быть может, они правы. Но не понимаю одного: почему люди боятся смотреть мне в глаза? Ведь сумасшествие мое - часть моего воспаленного, больного разума, не более! В воздушных поединках, я хладнокровный убийца. А, спускаясь с истребителя, я теряю ту сильную личность, которая обращает самолеты противника в паническое бегство. Чувствуя под ногами твердь, я исчезаю. Я становлюсь слабым! Ведь только здесь, на земле, воспоминания девятым валом обрушиваются на меня, а голос..., этот крик души "человека Ренессанса", что звучит ежеминутно в моей голове: "У меня нет совести, моя совесть - Адольф Гитлер", сводит меня с ума! Почему я не могу забыть эту глупую, полную цинизма фразу?! Ведь не я лишен совести! Не я страшусь собственных ошибок и пороков, а тот, кто столь ненавистен мне сейчас: Герман Геринг! Но разве можно предать забвению все то, что видел и слышал за последние несколько недель? Разве смею я забыть искаженное в предсмертной агонии лицо Ганса Фридриха Шростэ, разрушенные, черные от гари и копоти города, под крыльями своего истребителя, истошный крик летчика, словно спичка, охваченного огнем, в кабине своего самолета? Нет! Я не забуду. Не хочу забывать... И на фоне всего этого, блеклыми, кощунственными, подлыми кажутся мне слова "Германа Ужасного", смеющего возлагать всю вину за свои проступки на того, кто и совестью как таковой не имеет права располагать.