Во имя отца и сына - страница 4

- А как же завод? - Кауров явно был озадачен таким сообщением. Теперь он повернулся назад к Варейкису, ожидая ответа, и на смуглом лице его было такое выражение, будто от ответа председателя завкома завидела личная судьба мастера механического цеха. А Варейкис не спешил с ответом, и за него высказал предположение Сергей Кондратьевич:

- Остановят, стало быть?

- Зачем останавливать? - со своим ленивым спокойствием, в котором заключалась обыкновенная невозмутимость характера, возразил Ян Витольдович. - Государство не может позволить себе таких убытков. Вы представляете, что значит закрыть завод на месяц? Да даже на полмесяца. Не выпустить плановой продукции на сколько миллионов рублей? Представляете?

- Догадываюсь, - сказал старик Лугов.

- Дело не только в миллионах. - Лицо Каурова стало серьезным и озабоченным, на круглом лбу сбежались мелкие морщинки, а черные жесткие брови вытянулись в линию. - Мы не юбки шьем. Мы поставляем оборудование предприятиям, новостройкам. Да каким!.. Мм-да.

- Вот тебе и да-а, - заключил Варейкис, а Лугов подумал о Каурове с гордостью: "Государственный ум. Вот она, наша новая рабочая молодежь!"

Как всегда по воскресеньям, Сергей Кондратьевич обедал у сына. Впятером садились за большой круглый стол, громоздящийся посредине комнаты, и, как шутил внук Коля, начиналось "совещание за круглым столом". Так уж повелось у них издавна, еще когда они вместе с дедушкой жили в старом деревянном домишке у железной дороги, когда Коля пошел в первый класс, а Лада в детский сад, - за обедом в воскресные дни никто не молчал. Обед тянулся долго - час, а может и больше. Успевали переговорить обо всем, что у кого накопилось за неделю. Лада много и бестолку тараторила, стараясь не отставать от взрослых, зато Коля больше молчал и слушал. Таким он остался и теперь, сосредоточенно сдержанным, вдумчивым. Он не любил лишних слов и предпочитал слушать других. Дедушка Сережа одобрял в нем эту черту, а возможно, и помог ей укрепиться, говоря: "Твое при тебе останется, по-пустому языком что молоть? Лучше слушай других да ума-разума набирайся. И сам умней будешь".

Отца и дедушку Коля встретил в прихожей немым, но предельно красноречивым вопросом, выраженным в его взгляде, в ожидающе открытых глазах. Отец поспешил опередить старика - сказал, сияя довольным лицом:

- Жаль, что тебя, Николай, не было. Умная и полезная экскурсия.

- Да и внучке не помешало бы, - добавил старик, целуя огненно-рыжую голову поздоровавшейся с ним Лады.

- Ребята из соседней школы ездили, говорят, интересно, - скороговоркой протараторила Лада и ушла в спальню.

- Обедали, мать? - обратился к жене Константин Сергеевич, снимая куртку.

- Вас ждали. И Коля только-только ввалился.

- Вот и хорошо, аппетит нагуляли, поедим дружно, - сказал Константин Сергеевич, восторженно хлопнув в ладоши, и удалился в ванную.

Как только сели за стол, выключили телевизор, "чтоб не мешал пищеварению", как выражался Константин Сергеевич, и началось. Первой стала расспрашивать о поездке Лада. Старик молчал, а Константин Сергеевич попробовал словами нарисовать картину Бородинского поля: перечислял памятники, пересказывал некоторые эпизоды сражения. Старик хмурился, нервно трогал усы, наконец не выдержал, перебил сына:

- Не то, Костя, не то.

Все выжидательно посмотрели на дедушку - разве отец что-нибудь путает? - а Константин Сергеевич недовольно заметил:

- Ну давай, рассказывай ты. Ты у нас речистый.

- И я не могу, - тихо произнес Сергей Кондратьевич. - И никто не может… - Лицо его вдруг посветлело, в глазах снова вспыхнуло что-то юношеское, приподнятое, одухотворенное. - Словами нельзя передать. Это надо почувствовать. Сердцем. Там, на месте… А слова что, нет таких слов…

- Что ж, дед, твоя правда, - согласился Константин Сергеевич. - Бывает, что и слова бессильны.

- А Лев Толстой? - сказал Коля, переводя пытливый взгляд с отца на деда.

- Что Лев Толстой? - уточнил Сергей Кондратьевич.

- Бородинское сражение описал. Словами.

- На то он и Толстой, - обжигаясь горячими щами, сказал Константин Сергеевич. Но его реплика показалась старику неубедительной. Он подул в ложку, проглотил неторопливо, выпрямился на стуле и, не глядя ни на кого, проговорил: