Во широкой степи - страница 4

— Казаков. За хлеб. Хлеб, кричат, попрятали.

Булавину уже говорили, что домовитые, не желая продавать зерно по низкой цене, прячут его. Кондратия Афанасьевича очень беспокоили эти вести. Как бы голод не настал. А там поднимутся волнения, разлады в его войске. Да, надобно поскорее пресечь действия домовитых.

Ананьину он доверял. Не из богатеев. Бывал не раз в походах вместе с Булавиным. Только не ведал Кондрат Афанасьевич, что подкупили домовитые Ананьина и что прислан он ими.

— Попрятали, говоришь? — Булавин на ходу прицепил саблю, сунул за пояс два пистолета. — Ты что свой пистоль в руке держишь? Гнались, что ль, за тобой?

— Гнались, — произнёс Ананьин.

Домовитые велели ему выстрелить в Булавина. А после выстрела они бы накинулись на охрану и выручили бы Ананьина. Очутившись у Кондратия Афанасьевича, есаул хотя и вынул пистолет, но стрелять не решился: охраны оказалось больше, чем предполагали. Тысяча рублей была обещана есаулу — мешок денег! — да своя-то жизнь дороже.

— Где народ? — Булавин торопливо взглянул на Ананьина.

— У Михайловского куреня[5], атаман.

Домовитые неспроста выбрали этот день и час, чтобы послать убийцу к Булавину. Возле Михайловского куреня и впрямь волновалась голытьба — хотела прорваться на огороженный двор, чтобы отобрать зерно. Богатый казак Михайлов вместе с братьями залёг за брёвнами, уготовленными для постройки мельницы, и кричал, что прошибёт голову каждому, кто сунется. Да и в других местах Черкасска недовольно гудела голытьба. Самый раз, думали заговорщики, расправиться с Войсковым атаманом, коли смута пошла в городе.

Булавин махнул есаулу рукой:

— А ну, живо! — И метнулся к порогу.

Во дворе он вскочил на осёдланную лошадь, крикнул:

— За мной!

Есаул и несколько человек из охраны поскакали следом.

Заговорщики, увидя несущегося Булавина, пальнули по нему несколько раз. Но подоспела охрана. Кучка домовитых рассыпалась.

Волнение у Михайловского куреня Булавину удалось унять.

Голытьбе он объявил, что забирает для неё весь «государев хлебный запас».

Ночь была тёмная. Народившийся месяц, что повис в небе тоненьким серебряным коготком, почти не давал света.

Табуны Войска Донского, как всегда, паслись в ту ночь в степи. Стояла тишина. Только слышно было, как похрустывают травою лошади.

Вечером, когда догорала заря, табунщикам удалось подстрелить двух гусей. И вот теперь пастухи собрались у костра, над которым булькал казан, где варились гуси.

— Соли-то, Митька, подбавь, не скупись, — сказал старший табунщик, попробовав ложкою варево.

— Где же взять? — отозвался Митька. — Нетути больше.

— Ты у себя в суме-то поройся, — вступил в разговор ещё один пастух, — а хошь, давай я сыск устрою.

— Ишь сыщик нашёлся!

— Да ты не бойся. Завтра отдам.

— До завтра ещё дожить надобно.

— Будет препираться, — опять заговорил старший табунщик. — Давай, Митька, соль. Тебе подобру… — И вдруг умолк, прислушиваясь. — Чу!.. Едет кто-то до нас. Слышь, кони топают, — сказал он и закричал: — Стой!.. Стрелять буду!

Табунщики схватились за ружья.

— Свои, — откликнулись из темноты. — Погоди, подъедем.

— Подъезжай покамест один.

В свет костра вступил всадник.

— Атаман Зернщиков я. Узнаёшь?

— Точно он. Илья Зернщиков, — старший отставил ружьё.

— Вы все здесь? — спросил атаман.

— Не. Трое на той стороне.

— Пошлите за ними.

— Нашто?

— Ты выполняй, что велят. Дело есть.

Из тьмы вышли тем временем остальные, кто был с Зернщиковым, — человек двадцать, при оружии. Атаман шагнул к костру, посмотрел на казан, принюхался.

— Снимать пора, — заметил, — переварите.

— Сымем…

Когда все пастухи собрались, старший проговорил:

— Что за дело, сказывай?

— А вот что… — Атаман выхватил саблю и с силой наотмашь ударил табунщика.

Полегли под саблями и остальные пастухи. Охнуть не успели.

В ту же ночь домовитые отогнали табуны булавинцев к Азову.

Когда азовскому губернатору доложили о захваченных табунах, он воскликнул:

— Свершилось! Безлошадных-то казаков голыми руками возьмём!

Между тем атаманы Булавина в разных местах вели сражения с царскими войсками. Отряды Семёна Драного и Никиты Голого 8 июня 1708 года разбили под Валуйками Сумской полк, захватили обоз и четыре пушки. На Волге повстанцы под началом атаманов Хохлача и Некрасова осаждали Саратов и Царицын. Государевы воеводы с большим трудом выдерживали осаду.