Во власти чар - страница 37

— Иди, садись сюда, — сказал Эдвард, осторожно потянув ее и сажая к себе на колени. — Опять у тебя то выражение лица.

— Какое выражение? — едва дыша засмеялась она, уронив голову ему на плечо.

— Вот это, — прошептал он, касаясь ее лица тыльной стороной ладони. — От него сжимается мое сердце. Я… — судорожно сглотнув, он покачал головой. — Я не могу понять, то, что я чувствую, — это наслаждение или… боль.

— О Эдвард, я хотела бы, чтобы это было наслаждение. Я не хотела бы никогда быть причиной твоей боли. — Она наклонила его голову, чтобы достать его губы, и жадно поцеловала его, чувствуя, как все ее тело отзывается на этот поцелуй. Один только поцелуй, и лепестки раскрываются… — Да, — вздохнула она. — Я действительно верю, что между нами существует какая-то магия, Эдвард. Каким-то образом ты знаешь обо мне то, чего не знаю я сама, или то, что я глубоко прятала годами. И вот я чувствую, что я… такая же, какой была всегда, и в то же время настолько другая, что с трудом узнаю сама себя. Я даже не знаю, что скажу или сделаю в следующий момент. Не знаю, что меня ждет. Господи, совершенно неожиданно я стала сентиментальной. Это я, планировавшая весь свой день, все, от кукурузных хлопьев до разговоров. Это просто невероятно! Ха! — она запрокинула голову, широко развела руки и засмеялась. — Да никто меня теперь не узнает!

Он смеялся вместе с ней, обняв ее. Его глаза говорили обо всем.

Обхватив руками его шею, Джейми заговорила спокойно, почти торжественно.

— Ты сделал это, Эдвард Рокфорд. Это твоя заслуга.

— Нет, Джейми, — мягко сказал он. — Ты сделала это сама. В глубине твоей души всегда жило это: счастье, отвага… — он состроил ей гримасу, шевеля бровями, — и необузданная свободная женщина.

— Но это ты разбудил ее, окликнул по имени. И я благодарна тебе за это. И не спорь, — добавила она, снова целуя его.

— Последнее, что я хочу делать, — это спорить. Я наспорился на всю оставшуюся жизнь.

— Но не здесь. Не сейчас. Не со мной, — проникновенно сказала она, целуя его подбородок, пульсирующую ямку на шее. Сунув руки ему под рубашку и проведя ими по его груди, она почувствовала, как напряглись его мышцы, как он задержал дыхание.

— Пойду за одеялом, — сказал он.

— Я буду твоим одеялом, — шепнула она и, не раздумывая, стянула свою спортивную рубашку и расстегнула джинсы. Легкий ветерок и теплое солнце ласкали ее обнаженную кожу. Она чувствовала себя грешной и свободной, свободной от запретов, от страхов, от боязни лежать обнаженной со своим любимым на глазах всего мира. Когда Эдвард разделся, она стала целовать его тело, каждый кусочек этого золотого тела, каждый изгиб мышц, каждый сустав. Она касалась его плоти, впитывая ее красоту, удерживая в памяти, открывая прекрасное глазами художника и прикосновением любовницы.

Время остановилось для нее, точнее, она ускользнула от времени в безвременное пространство бытия, прикосновений, чувств и любви. Солнце сияло. Трава была свежей и мягкой. Она была здесь, сейчас. И он был здесь, сейчас. И это было единственное, что существовало… и Данте.

— Нет, Данте, не сейчас. Беги за дичью!

Сосны бросали длинные тени через холмы, на восток. Было уже поздно. Оба они устали, проголодались, но им лень было пошевельнуться.

— Надо бы нам собираться, — сказал Эдвард, вытянувшись на спине.

— Я знаю, — ответила Джейми, голова которой покоилась на его животе, а одна рука — на его теплой груди.

— Наверное, уже шесть или полседьмого.

— Не знаю. Я забыла свои часы.

— Я тоже.

Поднявшийся ветер шевелил макушки сосен. У ног Эдварда лежал Данте. При звуке их голосов он тяжело забил хвостом, утрамбовывая сосновые иголки.

— Почему ты назвал его Данте? — спросила Джейми.

Эдвард помолчал мгновенье. Потом тихо сказал:

— Потому что он прошел вместе со мной несколько кругов ада.

Джейми почувствовала, как боль кольнула ее сердце: Она повернулась на бок, прижавшись щекой к его голой груди.

— О Эдвард, прости. Я на время забыла о том, что существует что-то еще помимо этого места и этого момента.

Он коснулся ее щеки.

— Не существует.

Возвращаясь домой, Джейми снова скакала впереди. Она должна была туго натянуть поводья, чтобы гнедая не перешла в галоп. Бедная лошадь умирала от голода… или делала вид, что умирает.