Во власти (не)любви - страница 53

Если бы дядя Пий узнал истинную причину, по которой Вацлав хотел остаться в Академии Вампиров, то, скорее всего, подослал бы к нему наемных убийц. Он всегда говорил, что женщины — наглые, распутные, лицемерные твари, которым нельзя давать волю и никогда бы в жизни не простил Вацлаву то, что он отсрочил возвращение в родные пенаты из девушки…

Из-за девушки с золотисто-карими глазами и именем, которое обжигает сорокаградусной крепостью алкоголя. В этих глазах насмешка, в этом имени — можжевеловая ягода, фиалковый корень, ангелика и цедра апельсина.

С самой первой минуты, когда он оказался в аудитории и увидел ее — в откровенном блестящем платье и с дурацким пучком на голове, Вацлав знал, что она не для него. Красивая, избалованная, богатая, Джина Моранте была живым воплощением того, что ненавидел в женщинах его дядя Пий и ненависть к чему всегда прививал ему, Вацлаву.

Ее нужно было срочно возненавидеть, пока своей легкой походкой не вошла в его душу, не сжала его сердце тонкими изящными пальцами, пока не вольготно не обосновалась в каждом его сне, в каждой бредовой мечте, которую потом можно было вспоминать лишь со стыдом и наслаждением.

Джину Моранте нужно было возненавидеть. Но он не смог, и, как последний дурак, обрадовался совместному заданию, которое им дал профессор литературы Горанов. Знал ли он, какой пыткой это обернется?

Она не для него.

Вацлав повторял себе это тысячу раз, но лишь одно случайное касание тонкого шифона ее платья к кисти его руки, лишь едва уловленный лучистый, чуть сладковатый аромат ее цитрусовых духов, лишь узкая полоска черного кружева лифа, мелькнувшая в вырезе платья, когда она склонилась над книгой, лежащей на столе, сводили с ума. Он отдергивал руку, задерживал дыхание, закрывал глаза, но этот тайком увиденный кусочек черного кружева на алебастрово-белой коже стоял перед ним, будто наяву. Вацлав настолько в своих мыслях изучил этот узор, что мог повторить его на листе бумаги с закрытыми глазами. Лишь бы только не представлять, что было под ним…

Она не для него.

Вацлав с этим смирился. Он знал, что буквально на днях в его княжестве произойдет переворот, и, как они с дядей и договаривались, собирался вернуться сразу же после провозглашения Асцаина республикой. Эта мысль помогла взять себя в руки и смотреть на Джину Моранте почти спокойно.

Почти…

Даже когда она поднималась по лестнице и ее бедра, обтянутые платьем, оказались вровень с его лицом. Даже когда она споткнулась, и его бросило в жар от неловкого объятия, в котором Вацлав ее поймал. Даже когда он едва прикоснулся к изящной лодыжке, вынимая застрявший каблук из деревянного плена. Даже когда она, погруженная в присланную дядей Пием книгу, не задумываясь, опустилась на его кровать и рой самых запретных, самых преступных, самых бесстыжих желаний налетел на него.

Так просто — прямо в это мгновение. Сейчас. Откинуть покрывало и уложить ее на чистые белые простыни. Чтобы шелковистые волосы разметались по его подушке, которая бы впитала их аромат. Чтобы платье задралось, чтобы увидеть ее черное кружевное белье, которое снилось Вацлаву в каждом своем сне… Наконец, увидеть и снять с нее, а потом… Нечеловеческим усилием воли ему удалось остановиться и отогнать эти проклятые неотступные мысли, спросить ее про чай, кофе…

Когда Джина ушла, в комнате остался ее нежный ненавязчивый запах, от которого кружилась голова. Вацлав знал — ему надо сейчас, сию же секунду сделать что-то, иначе он просто не выдержит и бросится за ней вдогонку. И тогда он сел за стол и написал Джине, только что вышедшей за дверь, письмо. Такое бесстыдно- откровенное, какое никогда в жизни не решился бы отправить.

Как ни странно, это здорово помогло. После того, как Вацлав написал еще несколько писем, стало ощутимо легче. Мучительное-нежное, раздирающее на клочки, чувство немного притупилось, и он решил, что если не излечился, то, по крайней мере, на пути к выздоровлению.

А потом Джина Моранте все разрушила так легко и просто, как у нее это получалось всегда. Она подошла и поцеловала Вацлава и походя, запросто забрала себе его душу. Именно тогда он понял, что окончательно и бесповоротно сошел с ума. И излечению это не подлежит.