Во власти (не)любви - страница 57

Это были отвратительные ощущения, как будто ее разрубили на две части. Круль деловито натянул белые латексные перчатки и взялся за скальпель, как вдруг дверь операционной распахнулась, и на пороге показался Вацлав Кнедл.

Был он в длинном черном пальто с поднятым воротником, накинутом поверх черного костюма-тройки с галстуком, и этот глубокий черный в этой невыносимо белой комнате увиделся Джин благословенным цветом спасения.

— Немедленно прекратите то, что здесь происходит, — глядя на пестунью Магду, проговорил Вацлав, остановившись около порога.

И едва Кнедл ступил в комнату, атмосфера здесь неуловимо поменялась. Это была уже его атмосфера — человека, который полностью владеет ситуацией.

— Разрешение на обрезание сбежавшей чернавке было получено от самого верховного комиссара Пия, — отозвалась пестунья с искренним возмущением.

— А полномочный комиссар его отменяет, — резко перебил Кнедл, как будто избегая смотреть на распластанную в уродливой позе Джин, ловящую каждое его слово. — Догма отказалась от женского обрезания два года назад и не намерена возвращать эту варварскую практику.

— Юбку следует примерно наказать за непослушание! — прошипел, стянув с лица повязку, Круль. — Иначе они все у нас разбегутся!

— Я сам этим займусь, — отрывисто проговорил Вацлав. — Выньте это из ее рта и расстегните ремни, эскулап! Я забираю ее с собой.

— Но это вразрез со всеми правилами, комиссар! — горячо возмутилась пестунья. — Она должна отправиться на химзаводы и там…

— Я забираю свою чернавку. В свой дом, — не дав договорить Магде, с нажимом произнес Вацлав и обратился уже к Джине, впервые взглянув ей прямо в лицо. — Идем.

Она беспомощно приподнялась на кресле, которое чуть было не стало ее эшафотом, и попыталась опустить задранные ноги с подставок, отчаянно при этом торопясь. To, что Вацлав Кнедл наблюдает ее в таком виде, почему-то было невыносимо. Вот только ничего у Джин не получилось — парализованные гадостным лекарством Круля ноги отказывались подчиняться своей хозяйке. Застонав от пережитого ужаса и унижения, девушка попыталась снова, но безуспешно.

— Анестезия будет действовать еще полчаса, — пожал плечами эскулап в ответ на вопросительный взгляд Вацлава.

Джин пронзил мгновенный ужас — а что, если Кнедл сейчас уйдет, и, ослушавшись его приказа, они все-таки сделают ей эту страшную операцию?

Но он не ушел. Вместо этого, уже больше не обращая совершенно никакого внимания на злобные лица эскулапа и пестуньи, Вацлав подошел к креслу. Спустив до колен подол ее синей больничной рубахи, аккуратно взял Джину на руки и, не прижимая к себе, понес из операционной прочь.

И она обвила руками его шею и плечо, в душе ненавидя себя за эту слабость. Ведь это по его вине она попала сюда, по его вине ее обкалывали вефриумом, и чуть не изуродовали сейчас! Но он был сильный, живой, настоящий и только его любовь могла сейчас растопить тот ледяной ужас, что сковал Джину в этой жуткой комнате с белыми кафельными стенами.

— Ненавистный, — прошептала Джин, прижимаясь к нему еще крепче. — Ненавистный…

— Знаю, — Вацлав криво усмехнулся. — Но другого тебе не будет дано.

— Чем ты слушала пестунью Ганну, неумеха? Стол сервирован просто безобразно! Скатерть выбрала отвратительную, тарелки наставлены чуть ли не друг на друга, салфетки скомканы! Даже цветы в вазу запихнула кое-как, того и гляди упадут! Как будто для свиньи, прости господи, накрывала, а не для господина мужчины и его гостей! Да от тебя даже на заводах толку не будет, придурковатая ты клушка!

Ругали не Джину, а чернавку по имени Паулина, которая проходила экзамен по сервировке за два стола от нее. Джина, наоборот, даже удостоилась похвалы пестуньи Ганны, которая обучала чернавок всему, что касалось стряпни. Задание было довольно сложным — сервировка стола на десять персон для торжественного ужина в доме хозяина. И хотя Джин при его выполнении не могла воспользоваться своим даром украшения, врожденный вкус ее не подвел — Ганна осталась довольна и даже привела ее стол в пример остальным. Похвала пестуньи даже вызвала в Джине что-то вроде гордости. И это, наверное, было самым жутким, потому что значило, что она почти смирилась с ролью безропотной чернавки при властном господине мужчине.