Во власти (не)любви - страница 60

Путь к корпусу пролегал мимо наземной парковки и глаза Вацлава волей-неволей выхватили ее машину — серебристый Ламборджини, похожий стремительную, яростную стальную бабочку.

Несмотря на то, что дядя Пий раз в месяц высылал ему небольшую сумму из наследства, которое Вацлаву оставили родители, с прошлого года он стал подрабатывать в обычном человеческом супермаркете охранником, не в ущерб учебе, конечно. Он просто пришел туда, просто прошел собеседование и его просто взяли. Заработанный в магазине мизер он аккуратно откладывал. Но не потому, что хотел на что-то накопить, а просто потому, что не мог придумать, куда эти деньги потратить. Увидев, на какой машине ездит Джина, Вацлав поначалу загорелся потратить свои накопления на автомобиль не хуже этого, но энтузиазм прошел, стоило ему забить в Интернете стоимость Ламборджини. Чтобы заработать на такой или подобный автомобиль Вацлаву надо было, не покладая рук, трудиться в своем супермаркете лет пятнадцать. Так что эту наивную мечту он сразу отмел.

Парковка была хорошо освещена, особенно то место, где стояла машина Джины. А потом Вацлав увидел ее саму, и все вокруг перестало существовать — она была такая красивая и такая чужая, что захватило дух. Мгновением позже он заметил рядом с ней мужскую фигуру и понял, что это Торстон Горанов.

Он догадался, что произойдет дальше, знал — нельзя смотреть, но ноги точно приросли к земле, а отвернуться Вацлав не смог. Просто стоял и смотрел, чувствуя, как внутри открывается клокочущая, ревущая, черная бездна, а та самая ледяная рука врезается в грудь и сдавливает сердце так, что кровь брызжет во все стороны.

Горанов, улыбаясь, что-то интимно проговорил Джине на ухо, а затем, невесомо положив руки ей на талию, притянул к себе и поцеловал, а она ответила, положив руки на его плечи. Кажется, этот поцелуй длился долго, слишком долго, затем Горанов сел за руль ее Ламборджини, а Джина — на пассажирское сиденье и машина укатила в город, полный порочных неоновых огней, в объятия и одуряющий запах ее духов, в поцелуи, в ее волшебные карие глаза.

Вацлав остался в холодной осенней Ночи Веселых Демонов и чудовища по имени Боль, Разочарование, Ревность, Ярость, Отчаянье, Зависть и Ненужность обступили его со всех сторон.

Не обращая на них внимания, он пошел дальше, как будто ничего не произошло, как будто этот поцелуй Джины с другим мужчиной не вывернул его наизнанку, как будто мысль о том, чем они сейчас будут заниматься, не стучала в виски тупой, ноющей болью. Как ни в чем не бывало, Вацлав свернул к своему корпусу, но, проходя мимо стенки, остановился и, не раздумывая, ударил шершавую кирпичную кладку. Дикая боль в руке принесла облегчение, потому что практически полностью заглушила собой боль душевную. Он еще несколько раз с наслаждением впечатал кулак в стену, пока кожа на костяшках не превратилась в кровавое месиво и только тогда смог дышать полной грудью, а не какой-то самой маленькой частичкой легких.

Вернувшись в темную пустую комнату, Вацлав первым делом закрыл распахнутое окно — за недолгое время его отсутствия воздух успел выстудиться, и теперь здесь было, как в морозилке. Затем он, не перечитывая, удалил с телефона смс и только потом взялся обрабатывать руку. Аккуратно промыв рану, обработал ее перекисью, приложил раздробленный лед, завязанный в носовой платок, как вдруг в дверь постучали.

Наверное, показалось… Не может быть, что…

Стук повторился.

На мгновение его пронзила сумасшедшая мысль, что Джина вернулась, что послала ко всем чертям пустого профессора, что эта смс была правдой, что сейчас, как во сне, войдет в его комнату, его идеальная девушка, и он узнает, что никакие его мечты не смогли сравниться с реальностью, которую она подарит ему. Которую он подарит ей…

Но на пороге стояла вовсе не она, а ее светловолосая кузина, с которой Джина почти всегда ходила вместе. Даже память не потребовалось напрягать, чтобы вспомнить имя — Надин Делиль. Похоже, она, так же как и Вацлав, не праздновала Ночь Веселых Демонов, так как была без демонического костюма — в обычных черных брюках и синей кожаной куртке, под которой виднелась белая блузка. Три верхние пуговки были расстегнуты, открывая молочно-белую шею.