Во всём виноват Гоголь - страница 23

— А вы, капитан, зарываетесь навсегда, — угрожающе прорычал Варвар Николаич и злобно сверкнул медным черепом. — Питерский, значит? Как выйдем из сей норы, я ваш корявый портрет-с керосином точно отполирую невзирая на свою неимоверную занятость. Это уже решено. Поймёте, что «…у нас в губернии, слава богу, народ живет не глупый: мода нам не указ, а Петербург — не церковь». Дурачьте в своей голодной Коломне за колонной своих субчиков, куда не долез даже архитектор ваш Трезини Доменико. За верстовым столбом-с, где стадами такие же, как и вы, интендантские крысы из отставных питомцев Марса пасутся. Тут вам не там, снова говорю! Я ближний сосед Андрея Ивановича Тентетникова! Обо мне во втором томе недопаленных «Мёртвых душ» самим Гоголем слова писаны и, кстати, в отличие от некоторых, я бескорыстно помогаю советами одному скромнейшему капитану, что после выхода в отставку тоже сидит на бобах. Уволен он по дискредитирующей статье и на почве пьянства, разумеется. Им даже Стёпа Плюшкин из первого микрорайона взволнован, к которому капитан в родню набивается. А вы Потогонкин, Потогонкин! Тьфу, на вашего Потогонкина! Приклейте свои амбиции ко лбу!

— Господа, господа-товарищи! И вы господин брандер-полковник, — ворвался в полемику голос из дремучей тьмы красного уголка. — Что нам антимонию разводить с этим пустомелей? Сушите сухари, рыжий! Спор этот «…ерунда полная, посмотрим, что скажут в журналах». И хотя имя моё вам точно ничего даже и в газетах не скажет, — продолжила речь дремучая глубина и тем упредила интерес к себе, — я именно тот поручик, которого господин помещик Манилов, кстати, здесь сидящий, ещё в первом томе «Мёртвых душ» называл «прекраснейшим» человеком. Заметьте, благодаря мне именно и под моим неусыпным наставленьем в период службы в вооружённых силах страны товарищ Манилов навечно научился умело курить табак. Вместе с вашим соседом, господин брандер-полковник, с отставным гусаром-поручиком и «…прокуренным насквозь трубочным курякой…» мы предлагаем сейчас заняться делом!

— Очень, очень свежо и деликатно сказано, — отозвался на эти слова господин «Манилов, ещё вовсе человек не пожилой, имевший глаза сладкие, как сахар». Впрочем, произнёс он это как бы самому себе, то есть ни к кому не обращаясь, а потому просто произнёс и расплылся в щедрой улыбке.

— Ваш Манилов, писал наш петербуржец Ленин из Казани, либерал, народник и меньшевик! Вот он кто! А вы лезете в членскую запись на очередь в Огорчённую партию города! Это вам не филантропическое общество каких-то огорчённых людей, — не сдавался крикун, но инструктор по табаку уже переступил грань добра и зла и был неудержим.

— Эй, Шпонька! Иван, поди-ка сюда! Залёг, будто восемнадцать душ своих крепостных на плацу равняешь! Здесь тебе не Могилёвский гарнизон и не хутор Вытребеньки, чтобы глядеть, как денщик тебе карпетки латает! Готовь секундантов и некролог по протоколу полировки портрета этого субарендатора из Северной Пальмиры господином Варвар Николаичем! А мы перед этой занимательной баталией хорошенько перекурим и поболтаем на партийные темы. Предлагаю фантастического вкуса «Оптиму» от «Филипп Моррис Кубани». Радостно угощаю всех вас, господа офицеры…

— Позвольте веское слово, друзья! Прежде перекура я всё-таки прошу вас вернуться к устройству очерёдности по приёму заявлений в партию. — Из давно отжившего свой век кресла генерального директора поднялся вооружённый протезами, нехилым хронометром и четырьмя золотыми перстнями на подлинной руке инвалид в модном велюровом спортивном костюме с надписью о принадлежности его владельца к сборной команде Рязанской губернии по кёрлингу, с лампасами и в капюшоне в нахлобучку. — Подполковник Потогонкин точно натурального пороха не нюхал, чтоб его жалеть. Я боевой офицер, инвалид и капитан Копейкин и посему имею вид зарегистрироваться в Огорчённой партии города — первым! После получения несопоставимых с дальнейшей службой увечий и по пути к правде я и так намаялся в очередях Росвоенкомата за пенсионным довольствием больше всех ваших живых и мёртвых душ, вместе взятых.