Водородная Соната - страница 6

В идеале для игры на одиннадцатиструнной требовалось, чтобы у исполнителя было четыре руки, при том, что теоретически могли играть и два человека, с предельно серьезной координацией, а иногда и искусной работой ног, и почти все пьесы, написанные для нее, включая Водородную Сонату, могли быть адекватно исполнены струнным трио плюс парой подходящих басовых инструментов, но для исполнения самой известной композиции Вилабье — Молодые, как та была задумана, действительно необходима была акустическая антагонистическая ундекагонная струна для четырех рук и один чрезвычайно умелый инструменталист.

На этом инструменте, как и это произведение, почти невозможно было играть приемлемо, не говоря уже о том, чтобы играть его идеально, но одно непреложно требовало другого, а великие антагонистические ундекагонисты (лишь горстка со времени написания пьесы) якобы играли именно так.

Коссонт была признана одаренной инструменталисткой с особым чувством к старинным струнным инструментам — одним из пяти лучших исполнителей на волюпте во всем Гзилте, а теперь и единственной величайшей, хотя, по общему признанию, лишь потому, что остальные четверо были сохранены в ожидании Сублимации — но уже начинала отчаиваться, пытаясь выполнить поставленную перед собой жизненную задачу перед тем, как вся ее цивилизация перестанет быть Реальной, и она и все, кого она знала и любила, вознесутся в радости к метафорическим небесам Сублимации. Сыграть «Водородную сонату» один раз, идеально, без перерыва, за исключением нескольких секунд между отдельными движениями было избранной Вир жизненной задачей. Звучало просто, только если вы ничего не знали ни о Сонате, ни об одиннадцатиструнной.

Двадцать три дня до великого момента. Двадцать три дня, чтобы сделать все прочие вещи, которые она, возможно, захочет сделать перед Окончательным Обволакиванием — Свёртыванием, как люди называли Сублимацию, и вопреки всему пройти эту ужасно длинную, сложную и недружественную к игроку часть к ее собственному удовлетворению, не говоря уже о чьем-либо еще.

Она сомневалась, что у нее получится. Она даже начала подумывать о том, чтобы полностью сдаться, начиная соглашаться с теми, кто считал, что жизненные задачи на самом деле не связаны с достижением целей, и не более чем времяпровождение, до поры, когда все такие задачи, амбиции, цели и стремления станут — гипотетически — смехотворно неуместными и мелкими.

— Флайер, — позвала она, осматривая кончик одного пальца, щелкнув им, чтобы удалить то, что было на кончике, а затем той же рукой потерла спину, Пиан с этими птицами?

Двухместный летун — коренастый маленький самолет с короткими крыльями — демонстративно проснулся, зажег свет в распахнутой на петлях кабине.

— Да, — сказал он ей через наушник. — Хочешь, я её вызову?

— Нет, пока нет, — она снова вздохнула. — Можешь послать…

— Мини-дрон?

— Да. Следи за ней. На случай, если она… — Голос Коссонт затих. Она раскачивалась из стороны в сторону, потягиваясь. Снова потянула пару рук, сунула под мышку смычки инструмента и попыталась вправить выбившиеся пряди обратно в ленту.

— Погода? — спросила она, когда небольшой люк открылся вдоль спинной выпуклости летательного аппарата, и крошечный дрон с жужжанием взмыл в воздух, развернувшись и умчавшись туда, где виднелась стая птиц. Мини-дрон мелькнул всего на несколько секунд, освещенный туманным светом, отражающимся от верхних пределов Поясного Города, ближайшие несколько сотен горизонтальных километров которого все еще сияли в солнечном свете, как огромный узор из серебра и золота, обернутый небом.

— Минус один градус каждые пятьдесят минут, — ответил ей летун. — Ветер переменный, но усиливающийся в среднем до 18 км/ч, порывы до двадцати пяти баллов, направление с запада на северо-запад.

Коссонт нахмурилась, глядя на северо-запад через равнины на далекие, темные горы, затем оглянулась на покатый утес Города позади нее. Громадное сооружение представляло собой крутые нагромождения экзотических металлических труб и облицовки, изогнутые широкие стены из синтетического камня, закрученные узоры ромбовидных окон и натянутые филиграни сажевых кабелей — вся путаница пронизанных архитектурой конструкций, поднималась почти прямо к яркой, изогнутой, от горизонта до горизонта вершине, на двести километров и выше — можно сказать, в космос. Ее реакция была неизменной, когда она смотрела на Город: Вир замерла, силясь уловить какое-нибудь движение. Но ничего не было. Движение в эти дни стало редкостью. Порой она ощущала себя единственным человеком, оставшимся в живых в мнимо не бренном мире.