Водоворот - страница 31

— Какое это «громовое»? — спросил Сергий.

— Ну, значит, гром в него ударил,— пояснил Охрим.— «Так вот,— говорит щеточник,— нужно то дерево разыскать и выбросить, а если выбросить не удастся, то прочитать над ним молитву и написать на нем мелом крест». «Как же найти это дерево?» — спрашивает вдова. «Нужно залезть в полночь на чердак и, как пропоют первые петухи, приложить ухо к балкам. Которая загудит — та громовая». «А почему,— спрашивает вдова,— проклятое дерево этой ночью молчало?» «А потому,— отвечает щеточник,— что, хоть в нем и громовая сила, мужского духу боится. И если будет жить в хате мужчина — оно замолчит». «Да где же мне взять этого мужского духу? — печалится хозяйка.— Вдовец не попадается, а женатого приманивать — грешно. Уж послал бы бог в мою хату мужчину — как за ребенком смотрела бы за ним, на пуховую перину спать укладывала, в черные усы целовала». Подумал щеточник, подумал, да и говорит: «Эх вы, щетки-гребенки, видно, конец вам пришел. Десять лет вас таскал, счастья-доли не видал». Бросил свой ящик под лавку и остался у вдовы. С этого времени затихло громовое дерево, больше его никто не слышал.

— Где бы мне такое громовое дерево найти? — нетерпеливо заерзал под возом Джмелик.

— Говорят, хуторские девчата сами хлопцам на шею вешаются,— хихикнул Гараська.

— Хоть бы старших постыдились,— сердито зашевелил усами Бовдюг.— Бессовестные.

Дождь перестал, тучи разошлись; выглянуло солнце и залило все таким ярким светом, что глазам больно; небо стало свежим и чистым, словно его вымыли мылом и выполоскали в родниковой воде; у лошадей лоснились спины, дымясь на солнце; люди оживились, повеселели.

— Ну, хлопцы, сегодня сеять уже не будем, запрягайте — и в Трояновку.

Все, особенно молодежь, тут же кинулись собираться: одни запрягали лошадей, другие укладывали на арбу пустые мешки. Только Охрим слонялся по полю, понурый, сердитый, разыскивая занозу от ярма, которую ребята нарочно куда-то запрятали. Сергий прикрикнул на них, они отдали занозу, но вместо нее утащили чересседельник. Наконец собрались и двинулись. Молодые верхом, старики — на арбе. После грозы было свежо, в лужах отражалось закатное небо; арба, попадая колесами в глубокие выбоины, разбрасывала по сторонам малиновые брызги.

Оксен, прислушиваясь к шуткам и смеху парней, вспоминал свои молодые годы, когда он был таким же сорванцом и весельчаком, и на душе у него стало грустно оттого, что молодость прошла и никогда не вернется. «Неужели я так уж стар? — спрашивал он сам себя.— Нет. Это от работы. Работа состарила меня». И ему припомнилась сегодняшняя встреча с Джмеликом. «Надо будет поговорить с ним»,— решил он. Джмелик ехал рядом с Гараськой и рассказывал, не очень-то скромничая, как ухаживал за девчатами из Залужья. Гараська хохотал во все горло, припадая к гриве коня. Джмелик сидел на лошади с нарочитой небрежностью, закинув голову, правой рукой держал поводья, левой подбоченился, губы его усмехались, глаза озорно сверкали.

— Северин,— окликнул его Оксен.

Джмелик, придерживая коня, обернулся.

— Ну, чего? — грубо спросил он.

— Хочу тебя спросить: для чего баламутишь честных колхозников?

— Сергий уже накапал?

— Не твое дело. Ты запомни одно: вьюны уж на что проворные, да и те в сети попадаются.

— Не пугай, я не из пугливых.

— Я не пугаю, а жалею, что не порешил в тридцать втором году весь ваш джмелиный род. Теперь бы легче было.

— А чего жалеть? — удивился Джмелик. Он скалил зубы, но в глазах его было холодное презрение.— И сейчас еще не поздно. Только звякни в район по телефону…

— Не горит. Успею.

— А если не успеешь?

— Ты это о чем? — резко обернулся к нему Оксен. Он даже остановил своего жеребца.

— Трусишь, председатель,— расхохотался Джмелик и, ударив пятками коня, пустился вскачь догонять подводы, которые уже подымались на Бееву гору.

В семье Вихорей Онька считал себя главой и был убежден, что если бы не он, то все хозяйство пошло бы прахом — хлев завалился бы, а корова сдохла. На самом же деле тон всему задавала Ульяна. Онька был неудачником, все у него шло вкось и вкривь. Например, Онька говорит, посасывая трубку, что гораздо выгоднее продать овец и купить коз или продать корову и прикупить овечек. Ульяна хорошо знает, что этого делать не следует, но не перечит: в хозяйстве не обойтись без овечьего жира, масла и молока. Зимой она только и спасает своих внуков от простуды горячим молоком со смальцем; да и то сказать — зарежешь овцу, мясопоставку выполнишь, сдашь немного шерсти, еще и останется детям на рукавички и валенки. Или Онька говорит, что нужно смастерить курятник из глины, Ульяна не возражает, хотя на деле и пальцем не шевельнет, чтобы построить такой курятник — нет в этом нужды, клуня пустая стоит, хоть тысячу кур в ней держи. Онька видел, что в хозяйстве ничего не делается, как он приказывает: сердился, хлопал дверьми и даже подымал на Ульяну кулаки, а она ходила тихая, присмиревшая, как монашка после молебна, потакала мужу во всем, зная, что буря утихнет и она все сделает по-своему.