Военные мемуары. Единство, 1942–1944 - страница 28

12 ноября я предложил адмиралу Старку сказать это от моего имени его правительству. В Вашингтоне Филип и Тиксье сделали аналогичное заявление 13 ноября Сэмнеру Уэллсу и 14 ноября — Корделлу Хэллу. 20 ноября полковник Шевинье повторил то же самое Макклою. 23 ноября Филип и Тиксье подтвердили это самому Рузвельту.

16 ноября я виделся с Черчиллем и Иденом, которые искали случая побеседовать со мной с тех пор, как в Лондоне появилось воззвание Дарлана, в котором он оповещал, что будет и впредь править от имени маршала и с согласия союзников. Надо сказать, что эта новость вызвала сильное недовольство в различных кругах английского общества и даже в самом английском кабинете министров. В Лондоне явно улавливались признаки всеобщего возмущения. Так что в этот день атмосфера была еще более натянутой, чем обычно, и премьер-министр, как и всегда, не осуждая действий Рузвельта, все же стремился подчеркнуть, что политика американского президента принимается им не без оговорок.

Он без обиняков заявил мне, что понимает и разделяет мои чувства, но что важнее всего изгнать из Африки немцев и итальянцев. Он успокаивал меня, говоря, что распоряжения, принятые в Алжире Эйзенхауэром, имеют сугубо временный характер, и дал мне прочесть телеграммы, которыми они на этот счет обменялись с Рузвельтом. «Англия дала свое согласие при том условии, что это будет лишь маневром», — сказал он.

«Я принимаю к сведению точку зрения Великобритании, — ответил я. — Моя же позиция совсем иная. Вы ссылаетесь на стратегические соображения, но вступать в противоречия с моральным аспектом войны как раз и является стратегической ошибкой. Мы живем не в восемнадцатом веке, когда Фридрих подкупал придворных венского двора, чтобы захватить Силезию, и не в эпоху итальянского Возрождения, когда пользовались услугами полицейских стражников Милана или темных убийц Флоренции. Но их еще никогда не делали правителями освобожденных народов. Мы ведем войну кровью и душой народов». Тут я показал Черчиллю и Идену телеграммы, полученные из Франции, из которых явствовало, в какое оцепенение погружено общественное мнение страны. «Подумайте о возможности неисчислимых последствий, которые может повлечь за собой подобное положение вещей, — сказал я им. — Если Франция придет к выводу, что освобождение, как его понимали англосаксы, это Дарлан, то вы можете одержать военную победу, но морально вы проиграете и, в конечном счете, будет только один победитель — Сталин!»

Затем мы заговорили о коммюнике, которое Французский национальный комитет опубликовал, чтобы довести до всеобщего сведения, что мы не имеем ничего общего с комбинациями союзников в Алжире. Для того, чтобы распространить это коммюнике как можно шире, мы хотели бы использовать передачи Би-Би-Си. Я попросил английского премьер-министра не препятствовать этому, хотя лондонское радиовещание на Северную Африку находилось в ведении американцев… — «Согласен, — ответил Черчилль. — Я телеграфирую Рузвельту, что генерал де Голль должен иметь возможность обнародовать свое мнение».

Когда визит подходил к концу, Иден отвел меня в сторону и со слезами, взволнованно сообщил мне, что лично он весьма потрясен. Я ответил, что слишком хорошо его знаю и поэтому отнюдь не удивлен его словам, ибо, говоря с глазу на глаз, мы должны признать, что игра ведется нечистоплотная. Поведение Идена лишь укрепило мои догадки: ему самому, а также известной части английского кабинета министров безусловно претило следовать американской политике с той готовностью, с какой это делал Черчилль.

После завтрака на Даунинг-стрит, во время которого гостеприимная госпожа Черчилль всячески старалась вовлечь в беседу встревоженных дам и глубоко озабоченных мужчин, мы с премьер-министром удалились для беседы с глазу на глаз.

«Что касается вас, — объявил мне Черчилль, то, при всей трудности конъюнктуры, ваше положение превосходно! Жиро политически не существует. Вскоре пробьет час Дарлана. Вы останетесь один». И добавил: «…Не сталкивайтесь с американцами. Наберитесь терпения! Рано или поздно они придут к вам сами, потому что другой альтернативы нет». «Очень может быть, — ответил я. — Но я вас не понимаю. Вы с первого дня ведете войну. Можно даже сказать, что вы сами олицетворяете эту войну. Ваши войска продвигаются в Ливии. Не бывать бы американцам в Африке, если бы вы не били Роммеля. До этого самого часа ни один солдат Рузвельта еще не встречал гитлеровского солдата, тогда как в течение трех лет ваши люди сражаются под всеми широтами. В африканском деле решается судьба Европы, а Англия принадлежит к Европе. А между тем вы позволили американцам взять на себя руководство борьбой. Вам должно принадлежать руководство, по крайней мере, моральное, этой борьбой! Так руководите же! Общественное мнение в Европе будет за вас».