Воевода - страница 14

Борис наконец поднял тяжёлую голову и, не оборачиваясь на угол, где притаился Семён Никитич, сказал твёрдым голосом:

   — Доставить в Москву. И не как знатного боярина, а — в оковах. Посмотрим, что он скажет на дыбе...

«...при царе Борисе учинены были выезжим немцам, которые выехали с посланником, с Офонасьем Власьевым ис цезарские земли поместные и денежные оклады.

700 чети, денег 80 рублёв.

капитан Яков Маржерет.

...Давид Гилберт, Роберт Думбар,

по 400 чети, 35 рублёв.

...Яков Гок... 30 рублёв».

Выписка из архива Посольского приказа.

Проводив капитана и его воинов в Заречье, в стрелецкую слободу, где их определили в иноземный отряд царских телохранителей, князь Пожарский вернулся в Кремль, чтобы повидаться с любимой матушкой. На царском подворье увидел друзей, тоже стольников — князей Никиту Хованского и Ивана Хворостинина[41]. Они несли службу по охране дворца.

Дородный Никита Хованский, самый старший из друзей, приходился свояком Дмитрию — был женат на его сестре Дарье. Весельчак-балагур, любитель хорошего стола и доброй охоты, Никита слыл и бывалым воином. Успел отличиться в походе против шведов под командованием отца Ивана — знаменитого воеводы, думного боярина Андрея Ивановича Хворостинина. Теперь он с нетерпением ждал какой-нибудь новой военной кампании, чтобы самому стать воеводой.

Дмитрий спешился у ворот, поскольку стольникам не полагалось быть верхом на царском дворе, и, отдав поводья своего вороного стремянному Семёну Хватову, подошёл к приятелям, склонившись в полушутливом поклоне:

   — Как здоровы, князья, будете?

   — Князь Дмитрий! — громогласно возвестил Хованский. — Как ты приехал, здоров ли?

   — Уже слышали о твоей удаче, — мелодичным капризным тенором поддержал Хворостинин. — Дьяк Власьев тебя в приказе нахваливал. Ублажил ты его вволюшку! Жди теперь от государя новой дачи где-нибудь здесь, близ Москвы!

Дмитрий досадливо отмахнулся:

   — По мне ли такая честь. Я бы лучше с тобой, князь Никита, в Ливонии за наши исконные города сабелькой помахал.

   — Будет, будет война! Чует моё сердце! — радостно ответил Хованский. — Сумеешь свою доблесть показать. Как, не ослабела рука?

   — Каждый день со своим дядькой Надеей на палках бьёмся, — серьёзно ответил Дмитрий, показывая свою правую руку, сжав могучий кулак.

   — Силён, силён, — благодушно хлопнул его по плечу Никита. — Такой рукой одним ударом любого пополам развалить сможешь.

   — А мне ваши воинские забавы огорчительны, — прежним капризным голоском заявил Хворостинин. — Сказывают, будто государь собирается послать отроков за границу учиться. Хочу челом бить. Может, отпустят в италийские земли. Там учатся все лучшие польские дворяне.

Хованский перекрестился:

   — Что ты мелешь, Иван! Там же паписты. Сразу начнут в свою веру обращать! Что скажет твой батюшка? Мало он, видать, бивал тебя в детстве. Иначе запомнил бы, что учиться латинскому — грех!

Сам Никита не сумел одолеть даже и славянскую грамоту, несмотря на усилия домашнего дьяка. Не раз князь Дмитрий расписывался за него при получении жалованья.

   — Ты же знаешь, что патриарх наш воспротивился воле государевой, чтобы здесь, в Москве, открыть школу с иностранными учителями.

   — Университет, — поправил Хворостинин.

   — Вот-вот! Сказал: не нужно нам, чтобы крамолу заносили. И так уж этих иноземцев развелось — что солдат, что купцов...

   —  Тише ты, — предупредил его Дмитрий. — Не забывай про государевы уши.

Никита не успокаивался:

   — Смотрю я на тебя, Иван. Всем ты взял, красный молодец, да и только. А всё тебя в смуту тянет! Светские стишки, сказывают, начал слагать, будто скоморох какой! Княжеское ли это дело?

   — Не стишки, а сатиры, — поправил князь Иван. — Подобно древним эллинам.

   — Сатиры? — переспросил радостно Дмитрий, сам хорошо знавший античную литературу. — Неужто взаправду? А ну, прочти!

   — Тьфу, и ты туда же! — сплюнул Никита. — Сатанинское то дело — вирши слагать.

Хворостинин, довольный, что нашёл человека понимающего, не заставил себя упрашивать и прочёл звонко, чуть завывая: